Ничто. Остров и демоны

— Что-то пес совсем никудышный стал, — сказал, хмурясь, мой дядя. — Если, друг мой, так пойдет и дальше, заколю тебя, как борова…

Улыбающееся лицо служанки застыло. Глаза засверкали.

— Будет шутить-то, сеньорито Роман! Бедный Гром! Ведь он со дня на день все хорошеет!.. Правда, Гром? Правда, миленький?

Она присела на корточки, пес положил лапы ей на плечи и лизнул в темное лицо. Роман глядел с любопытством, невнятная улыбка кривила его рот.

— Во всяком случае, если так пойдет и дальше, я этого пса убью. Не нравится мне это благоденствие, этот жир.

Повернулся и ушел. Проходя мимо, погладил меня по щеке. Черные глаза его сияли. Смуглую и грубую кожу на лице затянула сетка глубоких, словно прорезанных перочинным ножом, морщинок. В блестящих вьющихся волосах пробивалась седина. Впервые я подумала о том, сколько же Роману может быть лет? Подумала в тот самый день, когда он выглядел особенно молодо.

— Нужны деньги, малышка? Хочу тебе подарок сделать. Я в барышах.

Сама не знаю, что меня толкнуло ответить:

— Спасибо, Роман, мне ничего не нужно.

В замешательстве он слегка улыбнулся.

— Ну что же… тогда получишь сигареты. Есть у меня одни потрясающие…

Роман, казалось, хотел еще что-то сказать. Уже в дверях он приостановился.

— У этих-то теперь медовый месяц, — сказал он с иронией и указал на комнату Хуана. — Видно, нельзя мне надолго отлучаться из дому…

Я промолчала. Он наконец ушел.

— Слыхала, девочка? — спросила Глория. — Роман купил себе новый костюм… и рубашки шелковые… Как это, по-твоему?

— По-моему, хорошо.

Я пожала плечами.

— Роман об одежде никогда не думал. Скажи, Андрея, по правде, не кажется ли тебе, что он влюблен? Роман ведь очень влюбчивый.

Глория все дурнела; май совсем иссушил ей лицо, глаза у нее провалились.

— Ты сначала тоже нравилась Роману. Скажешь, нет? Теперь уже не нравишься. Теперь ему твоя подружка Эна нравится!

Сама мысль о том, что я могла нравиться моему дяде как женщина, показалась мне до того нелепой, что я осталась стоять, вконец ею пораженная. «И как только не перетолкуют наши слова и поступки такие вот мозги!» — подумала я, изумленно глядя на белый лоб Глории.

Выйдя на улицу, я все еще размышляла на эту тему. Была я рассеянна и шла быстро, но все же заметила, что красноносый старик торопливо переходит улицу. Как всегда, меня охватило чувство неловкости, и я, в свою очередь, поспешила перейти на другую сторону, но напрасно — наши пути пересеклись как раз посреди мостовой. Старик совсем запыхался, он непременно хотел встретиться со мной, сдернуть старую шапку и поздороваться.

— Добрый день, сеньорита!

Плутоватые глаза беспокойно блестели. Слегка кивнув ему, я убежала. Я хорошо его знала. «Бедный старик, который никогда не просит». Довольно прилично одетый, он простаивал долгие часы на углу улицы Арибау, прислонившись к стене и опираясь на трость: выслеживал добычу. Жарко было или холодно — не важно: он всегда стоял там, не жаловался и не охал, как другие нищие, которых в любую минуту могли увезти в богадельню. Он только почтительно приветствовал прохожих, а те, случалось, из сострадания клали ему в руку монету. Я испытывала к нему антипатию совсем особого свойства. Он был мне навязан в подопечные; думаю, что поэтому я так его и ненавидела. Тогда мне это ни разу не пришло в голову, но я всегда чувствовала себя обязанной подавать ему милостыню, обязанной стыдиться, когда нечего было подать. Старик достался мне по наследству от тети Ангустиас. Припоминаю, что всякий раз, как мы выходили с нею в город, тетя вкладывала в эту приподнятую к шапке обветренную руку пять сентимо. Она останавливалась, разговаривала с ним назидательным тоном, заставляя рассказывать ей разные были и небылицы — истории из его жизни. На все вопросы старик отвечал с кротостью, которая так нравилась тете Ангустиас. Случалось, что взгляд его рвался к какому-нибудь «клиенту», которого он жаждал приветствовать и который не мог его увидеть, так как мы с тетей Ангустиас стояли посреди тротуара. Но Ангустиас продолжала вопрошать:

— Отвечайте! Не отвлекайтесь! Так, значит, вашего внучонка нельзя устроить в приют? Это правда? А ваша дочь в конце концов умерла? Да?

Но вот она завершала беседу:

— Имейте в виду, я ведь разузнаю, правда ли все это. И если вы меня обманываете, вам это дорого обойдется!

С тех пор мы со стариком оба оказались в одной петле; я уверена, что он разгадал мое отвращение к Ангустиас. Сладенькая улыбка блуждала на его губах, окаймленных пристойной серебристой бородкой, а глаза по временам вскидывались на меня, и в них светился ум. В отчаянии смотрела я на него. «Почему вы не пошлете ее подальше?» — молча спрашивала я его.

Хитрые искорки все так же вспыхивали в его глазах.

— Да, сеньорита. Благослови вас господь, сеньорита! Ах, сеньорита, и чего только нам, бедным людям, не приходится терпеть! Да хранит вас пресвятая дева Монсерратская и пресвятая дева дель Пилар!

Все кончалось пятью сентимо — он принимал их вкрадчиво, с предельным смирением. Ангустиас вся лопалась от гордости.

— Надо быть милосердной, девочка…