Ничто. Остров и демоны

На стенах висели две гитары и тимпле[13], у окна стоял рояль, который по распоряжению Хосе регулярно настраивали, хотя со времени болезни Тересы на нем никто не играл. Теперь толстяк Даниэль пробудил его к жизни. Б комнате находился также диван, заваленный яркими подушечками, совершенно не подходивший к остальной обстановке. Здесь, на этом диване, торжественно именуемом тахтой, будет спать Марта.

Девочка сидела в углу тахты. На фоне окна вырисовывался пышный бюст Онес, она глубоко вздыхала, словно собиралась запеть. Порой Марте казалось, будто она действительно раскроет рот и могучий голос вдребезги разнесет все вокруг. Однако Марта сердилась на себя за то, что воспринимает окружающее в комическом свете и невольная улыбка то и дело появляется на ее губах. Она сердилась оттого, что ее родные кажутся ей смешными. Чаще всего она поглядывала на Матильду, сникшую, печальную и суровую.

Когда концерт окончился, Даниэль повернулся к слушателям, вытирая пот со лба. Секунду все молчали. И вдруг случилось нечто забавное и дикое. В тишине раздался непонятный звук: «Клок-клок-клок-клок…» Это отдаленно напоминало клохтанье кур. Марта никогда не видела аиста и не могла бы описать его крик. Но кто-то определенно передразнивал аиста. Девочка испугалась. Она обвела глазами родных. Все переглядывались… Потом разом заговорили и стали поздравлять Даниэля. Только Матильда казалась рассерженной.

Во время ужина, уже после отъезда дона Хуана, снова послышался этот странный звук: «Клок-клок-клок-клок».

— Что это? — не выдержав, спросила Марта.

Матильда бросила на нее холодный взгляд и продолжала объяснять Пино, что у Даниэля особая диета, ему можно есть только вареное, необходимо много свежего масла и гоголь-моголь на десерт. Завтра Онеста сама приготовит этот гоголь-моголь.

— Нет, милая, — сказала Пино, немного утомленная ее объяснениями. — Висента и без нее справится.

— Тогда я покажу ей, как это делать, — заявила Онеста. — Это особый гоголь-моголь.

Хосе вмешался в разговор:

— Здесь вам придется привыкать к тому, что у нас есть. Я не подозревал, что во время войны Даниэль стал таким привередливым.

— Ах, у бедняжки Даниэля такое слабое здоровье, — сказала Онес. — Люди искусства, вы понимаете…

Хосе взглянул на Онесту и улыбнулся своей особенно некрасивой улыбкой.

— Дорогая тетя…

Онес вскинула руки к щекам, словно хотела закрыть лицо, и вспыхнула, как деревенская жеманница.

— Ах, ради бога, не называй меня тетей!.. Ведь мы почти одного возраста.

— Дорогая тетя. Ты очень хорошо помнишь, что, когда я был мальчиком, мне часто приходилось обедать у вас. Тогда я действительно был болен, но мне никогда не готовили особо. Сам Даниэль говорил, что мне следует привыкать. Я полагаю, что он был прав. Он тоже привыкнет.

Пино обеспокоенно выслушала его и заявила, что ее муж — самый ворчливый человек на свете.

— Столько разговоров из-за какого-то гоголя-моголя!

Хосе покраснел, но продолжал улыбаться.

— Как тебе угодно.

«Клок-клок-клок-клок!» Теперь Марта поняла, что этот звук вылетает из горла Даниэля. Пино тоже повернула голову и удивленно глядела на него. Онес непринужденно объяснила:

— Это нервное расстройство, оно появилось у Даниэля во время войны.

Служанка, молодая толстуха, так старалась сдержать смех, что из глаз у нее потекли слезы; вконец сконфузившись, она бросилась вон из комнаты, но задела подносом о дверь и уронила на пол соусник. Пино, рассердившись, раздраженно обругала ее, потом опомнилась, посмотрела на Матильду и, встретив ее суровый взгляд, расплакалась.

Сцена становилась чересчур напряженной. Марта перевела глаза на Даниэля и заметила, что ее дядя погружен в созерцание ног служанки Кармелы, которая, нагнувшись, смущенно подбирала осколки посуды и тряпкой вытирала пол. Онес и Матильда как ни в чем не бывало продолжали молча есть, а Хосе уговаривал Пино выпить глоток воды.

Через минуту, прошедшую в сосредоточенном молчании, раздался пронзительный голос Даниэля:

— Завтра я сам объясню кухарке, как готовить мой гоголь-моголь…

Хосе снова покраснел.

Марта сидела как на иголках. Она не спускала глаз с Матильды, но поэтесса, казалось, не замечала ее. После ужина Матильда предложила:

— Давайте помолимся за тех, кто пал сегодня на поле сражения.

Хосе и Пино переглянулись.

— Молись у себя в комнате. Мы не богомольны.

Этим брюзгливым замечанием Хосе завершился первый семейный ужин.

Утром Марта проснулась и услышала, как под окнами распевает садовник Чано. Открывая глаза, она со смешанным чувством подумала о родственниках. Она не могла до конца поверить, что они уже здесь, но в то же время ее томило разочарование, словно ожидания обманули ее.