Ничто. Остров и демоны

Дело в том, что уже давно Онесту мучили тревога и любопытство. Об этом она рассказала Пино. До отъезда из усадьбы ей хотелось посмотреть на Тересу, но только в самый последний день, потому что у нее не было желания видеть ее во сне и просыпаться с мыслью, что больная так близко. С первого дня Онесту настойчиво притягивали забранные решетками окна рядом с ее окном и эта фотография на столе, с которой Тереса, казалось, постоянно следила за ней своими огромными глазами. Ей необходимо было увидеть, что сделала болезнь с лицом Тересы. Может быть, кроме искусства фотографа, сумевшего придать ему такую выразительность… Онес не знала, отчего красота Тересы так мешала ей. С удовлетворением отмечала она, что лицо Марты нисколько не похоже на портрет матери. Она сама удивлялась этой странной зависти, хоть и не имела привычки анализировать свои ощущения. Пино говорила ей, что от прежней красоты Тересы не осталось ну ровно ничего, и даже считала, что Тереса никогда не была красивой. Онес не желала уезжать отсюда, не удостоверившись в этом, не увидев все своими собственными глазами. В тот день после обеда она решила принять приглашение Пино.

— Если хочешь, пойдем посмотрим на нее.

Пино первая поднялась по лестнице. Она резко распахнула таинственную дверь в глубине коридора. Онес, широко раскрыв свои круглые синие глаза, вошла вслед за Пино в большую темную комнату. Возле окна, неплотно прикрытого жалюзи, виднелось кресло, а в нем — человеческая фигура.

Пино рассказывала Онесте, что Тереса не парализована, но за ней требуется уход, как за маленьким ребенком, а двигается она только, если ее ведешь. Кухарке Висенте поручалось мыть и причесывать больную. Часто, входя в комнату, домашние заставали Тересу на ногах; она бессмысленно глядела в пространство, опираясь руками на спинку кровати или прислонясь к стене. Ее подводили к креслу, и там она просиживала не шевелясь целые часы, пока кто-нибудь не приходил, чтобы немного поводить ее по комнате, как велел врач. Самым трудным было кормить больную: она с силой сжимала челюсти. Сидя в своем кресле, Тереса рассеянно глядела в сад, но, если кто-нибудь появлялся в поле ее зрения, она закрывала лицо руками. То же самое — если слышала незнакомые звуки. Вот уже несколько лет, как пришлось отказаться от попыток выводить ее на воздух. Стоило подвести больную к двери, как она начинала отбиваться и даже кричать.

Пино решительно прошла к окну и распахнула его. Женщина, сидевшая в кресле, закрыла лицо руками, но Онес все-таки успела рассмотреть ее. Пино попыталась силой отнять руки больной от лица.

— Дай посмотреть на тебя, дуреха. К тебе пришли.

— Оставь, ради бога, оставь ее! Я уже видела.

Тереса была очень худа. Ее одевали в свободное черное платье. Волосы ей стригли коротко, чтобы легче было их мыть, и они блестели, черные, без единого седого волоска. Наверное, эти волосы — густые, с синеватым отливом — когда-то были великолепны. Кожа ее, прозрачной монашеской белизны, казалась молодой. Выражение животной тупости, которое заметила Онеста, уродовало ее, но зеленые глаза, испуганные, лишенные проблеска разума, все еще были поразительны. Огромные, даже больше чем на фотографии, они на мгновение сверкнули перед Онестой, и ей показалось, что на этом изможденном лице не осталось ничего, кроме глаз. Пино сказала неправду: Тереса, безусловно, была женщиной редкой красоты.

Пино, стоявшая возле ее кресла, гораздо больше смахивала на душевнобольную, чем Тереса. Онеста боялась ее. Она поняла, что ей не следовало приходить сюда.

— Из-за этой паршивки… из-за нее я стала несчастной. Верно говорила моя мать, что Хосе был влюблен в нее… В гроб она меня вгонит! У, проклятый дом!

— Успокойся, успокойся…

Грудь Онесты бурно вздымалась. Как бы она сейчас хотела оказаться внизу, в веселой столовой или, еще лучше, — в автомобиле, по дороге к новому дому! Все ее любопытство пропало. Пино не обращала на нее ни малейшего внимания, не слушала ее слов; она даже пнула Тересу в ноги, и та подогнула их, скрючившись, как старуха. Онес не решалась уйти: ей здесь было и жутко и интересно.

— У нее здоровье просто железное, будь она проклята!.. Ничего ей не делается. Она еще всех нас переживет, если это называется жить… Дон Хуан говорит, что сердце у нее слабое. Глупости! Сидит себе тут, точно королева, а сколько молодых ребят за это время погибло на фронте… Пошли.

С изменившимся лицом она повернулась к Онес, пристально глядя на нее.

— Теперь ты знаешь, для чего я живу… Чтобы сторожить эту куклу под стеклянным колпаком, этот мешок с костями… Вот для чего я вышла замуж.

Онес обмерла от страха, увидев, что Пино приближается к ней. Быстрым движением Пино обняла ее, прижалась к груди и заплакала. Онесте пришлось погладить жесткие вьющиеся волосы племянницы.

— Не могу я больше, не могу. Ты одна в этом доме хоть немного понимаешь меня… Мне нужна ласка, ласка и развлечения.

«Я понимаю тебя?» Онес стало еще страшнее.