Ничто. Остров и демоны

Мои намерения не простирались так далеко: я не собиралась, следуя за нитью воспоминаний, входить в студию, которая, как я знала, была заперта. И все же я приняла предложение привратницы. Мне это вдруг показалось счастливой возможностью побыть немного одной в пустынной тишине дома, под прохладной сенью его древних стен. В закрытых комнатах еще стоял слабый запах лака. За дверью, там, где Гиксолс обычно хранил свои съестные припасы, я нашла забытую плитку шоколада. Картины были заботливо укрыты кусками белой ткани и казались привидениями в саванах, душами воспоминаний о стольких веселых разговорах.

Темнело, когда я добралась до улицы Арибау. Выйдя из студии, я еще долго совершала свой безнадежно длинный, утомительный путь через город.

В своей комнате я сразу же почувствовала духоту — значит, окно было закрыто — и запах слез. На постели я различила неясные очертания какого-то тела — там плакала Глория. Сообразив, что в комнату кто-то вошел, она в ярости резко повернулась. Потом, увидев меня, немного успокоилась.

— Андрея, я немножечко вздремнула, — сказала она.

Зажечь свет было невозможно — кто-то вывернул лампочку. Не знаю, что уж меня толкнуло, но только я присела на край постели и взяла Глорию за руку, влажную то ли от пота, то ли от слез.

— Почему ты плачешь, Глория? Думаешь, я не знаю, что ты плачешь?

В тот день я сама была печальна, и чужая печаль не оскорбляла меня.

Глория сперва ничего мне не ответила. Потом прошептала:

— Я боюсь, Андрея!

— Чего ты боишься, Глория?

— Андрея, ты ведь прежде никого ни о чем не спрашивала… Ты стала добрее. Очень бы мне хотелось рассказать о своих страхах, да не могу.

Наступило молчание.

— Хоть бы Хуан не узнал, что я плакала. Скажу ему, что немного поспала, если он заметит, как опухли глаза.

Это трудно объяснить, но даже вещи в ту ночь подавали таинственные и зловещие знаки. Мне не спалось, в то время это часто со мной случалось — мучило переутомление. Прежде чем закрыть глаза, я неловко пошарила по мраморной доске ночного столика и нашла кусок черствого хлеба. С душевным трепетом съела я его. Бедная моя бабушка, она редко забывала сделать мне подарочек. Наконец сну удалось завладеть мною, но это было похоже на беспамятство, словно я вошла в преддверие самой настоящей смерти. Изнуренье мое дошло до предела. Вероятно, кто-то кричал уже долгое время, прежде чем эти дикие крики достигли моих ушей. А может, прошло лишь несколько кратких мгновений. Вспоминаю, однако, что крики вошли сперва в мой сои и лишь потом заставили меня вернуться к действительности. Никогда не слышала я в доме на улице Арибау таких криков. То был отчаянный рев обезумевшего животного; я села на постели, потом соскочила с нее, трясясь от ужаса.

В прихожей я наткнулась на служанку: Антония растянулась на полу, юбка задралась, торчали сведенные страшной судорогой ноги, темнел обнаженный живот, а скрюченные руки цеплялись за каменные плитки. Входная дверь была распахнута настежь, и в нее уже просовывались любопытные лица соседей. Все это так меня ошеломило, что в первое мгновенье я ухватила только смешную сторону картины.

Прибежал полуодетый Хуан и захлопнул ногою дверь прямо перед носом у этих людей. Потом стал шлепать служанку по лицу и велел Глории принести кувшин холодной воды, окатить женщину. Наконец служанка стала тяжело дышать и икать, как побежденное, усталое животное.

И сейчас же, словно то была лишь краткая передышка, она снова страшно закричала:

— Мертвый! Мертвый! Мертвый!

Она указывала наверх. Лицо у Хуана посерело.

— Кто? Кто мертвый, дура? — И, не дожидаясь ответа, Хуан бросился к дверям и как безумный взлетел вверх по лестнице.

— Зарезался бритвой, — выговорила Антония и, сидя на полу, наконец-то зарыдала.

Было так непривычно видеть слезы у нее на лице! Она походила на фигуру из кошмарного видения.

— Он велел мне принести ему стакан кофе пораньше, потому что он уезжает… Сегодня ночью велел… А теперь лежит там на полу, весь в крови, как скотина какая… Гром, сыночек, не стало у тебя отца…

Словно шум дождя наполнил весь дом, дождь шумел все громче. Потом стали слышны отдельные крики, какие-то предупреждения. Дверь оставалась открытой, и мы, остолбенев, смотрели, как из других квартир к комнате Романа поднимались люди.

— Надо сообщить в полицию! — крикнул толстый господин, жилец с четвертого этажа; он уже спускался вниз и был очень возбужден.

Его слова услышали мы — оцепеневшие, дрожащие женщины нашей семьи, и не решились осмыслить это невероятное событие. Только Антония все еще кричала, один ее голос и слышался над тесно сбившейся перепуганной кучкой женщин — над Глорией и над нею самой, над бабушкой и надо мной.

В какую-то минуту я все же почувствовала, что кровь опять бежит у меня по жилам, и пошла к дверям, чтобы их закрыть. Повернув назад, я увидела бабушку и в первый раз реально осознала, что она стоит здесь рядом. Она совсем потеряла присутствие духа, вся съежилась под своей черной вуалью, которую наверняка надела, собираясь идти, как всегда, к мессе. Бабушка дрожала.