Ничто. Остров и демоны

— Сегодня, — сказал Эна, — я пошла ва-банк. Он написал мне несколько строк о том, что у него остались кое-какие мои вещи и что он хотел бы их вернуть… Я поняла: легко он меня в покое не оставит. Тут я вспомнила свою мать, и мне пришло в голову, что я должна решиться и пойти, иначе я так всю жизнь и проведу, избегая Романа… Вот тогда-то я и придумала вооружиться в моей борьбе с Романом разысканиями Хайме. С этой единственной гарантией моей безопасности я и пошла. Считала, что встречусь с ним в последний раз… Ты не думай, что я не боялась. Я была вконец перепугана, когда ты пришла. Я была перепугана и раскаивалась в своем порыве… Потому что Роман сумасшедший… Я думаю, что он сумасшедший… Когда ты постучала, у меня уже подкашивались ноги, на таком пределе были нервы.

Эна остановилась посреди улицы и стала смотреть на меня. Только что зажглись фонари, огни их горели на черной мостовой. Омытые дождем деревья крепко пахли зеленью.

— Понимаешь, Андрея, понимаешь, почему я ничего не могла сказать тебе и даже стала издеваться над тобой на лестнице? Эти мгновения оказались как бы вычеркнутыми из моего существования. Придя в себя и поняв, что это я и есть Эна, я побежала вниз по улице Арибау, чтобы разыскать тебя. Повернув за угол, я наконец тебя увидела. Ты прижалась к ограде университетского сада, маленькая, потерянная, а над тобой расстилалось это предгрозовое небо… Такой я тебя увидела.

XXII

Пока Эна еще не уехала на северное побережье на каникулы, мы опять ездили за город втроем — она, Хайме и я, как весной, в те чудесные дни. Однако я была уже не та. С каждым днем голова у меня болела все чаще, чувствовала я себя какой-то размякшей, и глаза мои увлажнялись по любому поводу. Даже такая простая радость — растянуться под безоблачным небом на песке подле своих друзей, казавшаяся мне пределом счастья, ускользала от меня иногда, затуманенная неясной, похожей на сон, игрой воображения. Голубые дали жужжали у меня в черепе, как оводы, заставляя закрывать глаза. Приподняв веки, я сквозь ветки рожковых деревьев видела горячий небосвод, пронзаемый птичьим криком. Мне казалось, что прошли века с тех пор, как я умерла, а тело мое, распавшееся на мельчайшие частицы, развеяли над бескрайними морями и горами — такой растраченной, невесомой, неверной казалась мне моя плоть и кровь… Случалось, я ловила у себя на лице беспокойный взгляд Эны.

— И как это ты столько спишь? Боюсь, ты очень ослабела.

Это нежное участие ко мне тоже должно было скоро кончиться. Через несколько дней Эна уезжала, а после летних каникул уже не собиралась возвращаться в Барселону. Семья ее хотела переехать прямо из Сан-Себастьяна в Мадрид. Начнутся снова занятия, думала я, и снова я окажусь в таком же духовном одиночестве, как в прошлом году. Только теперь ноша воспоминаний куда тяжелее давила мне на плечи. Давила и угнетала меня.

В тот день, когда я пришла проститься с Эной, я почувствовала себя совсем сломленной. Эна появилась среди вокзального шума и гама в толпе своих светловолосых братьев, подгоняемая матерью, которую словно охватила предотъездная лихорадка, так торопилась она скорее уехать. Эна повисла у меня на шее и несколько раз поцеловала. Глаза мне застлали слезы. На душе было тяжело.

— Мы очень скоро увидимся, Андрея, — сказала она мне на ухо. — Положись на меня.

Я подумала, что она вернется, может быть, скоро в Барселону, уже выйдя замуж за Хайме.

Поезд тронулся, а отец Эны и я — мы остались стоять среди переплетения железнодорожных путей. Энин отец, оказавшись вдруг один, был как будто несколько удручен. Он пригласил меня сесть с ним в такси и вроде удивился моему отказу. Добродушно улыбаясь, он долго глядел на меня. Я подумала, что он, наверное, из тех людей, которые ни минуты не могут побыть наедине со своими мыслями. А может, и мыслей у них вовсе нет. И тем не менее он был мне необыкновенно симпатичен.

Вернуться домой я собиралась, сделав большой крюк, несмотря на влажную, трудно переносимую жару, тяжко навалившуюся на город. Я шла, шла… Барселона была совсем безлюдна. Стояла ужасающая июльская жара. Я прошла неподалеку от запертого пустого рынка в Борне. На мостовой валялись перезрелые плоды и солома. Брыкались запряженные в повозки лошади. Совсем неожиданно я вспомнила о мастерской Гиксолса и пошла по улице Монкада. Величественный двор и древняя лестница из покрытого резьбой камня были все те же. Перевернутая повозка еще хранила остатки своей поклажи — охапку люцерны.

— Никого нет, сеньорита, — сказала мне привратница. — Сеньор Гиксолс в отъезде. Никто теперь и не заходит, даже сеньор Итурдиага, на прошлой неделе он отправился в Ситхес. Сеньора Понса тоже нет в Барселоне… Но я могу дать вам ключ, если вы хотите подняться. Сеньор Гиксолс разрешил мне давать ключ любому…