Нигде в Африке

2

— Тото, — засмеялся Овуор, снимая Регину с машины. Он слегка подбросил ее к небу, поймал и прижал к себе. Его руки были мягкими и теплыми, а зубы — очень белыми. Большие зрачки круглых глаз делали его лицо светлее, на голове у него была высокая темно-красная шапочка, похожая на одно из перевернутых ведрышек, которые Регина взяла с собой из песочницы в большое путешествие, чтобы печь пирожки. На шапочке покачивалась черная бомбошка из тонких нитей; из-под нее выбивались маленькие черные завитки волос. Поверх штанов Овуор носил длинную белую рубаху, точно как радостные ангелы из книжек с картинками для послушных детей. Нос у Овуора был плоский, губы толстые, а лицо напоминало черную луну. Когда от жаркого солнца на его лбу появлялись блестящие капельки пота, они тут же превращались в разноцветные жемчужинки. Еще никогда Регина не видела таких крошечных жемчужин.

Кожа Овуора чудесно пахла медом, от этого запаха пропадал всякий страх, и маленькая девочка сразу чувствовала себя большой. Регина широко открыла рот, чтобы половчее проглотить чудо, избавляющее тело от усталости и боли. Сначала она почувствовала, как становится сильной в руках Овуора, а потом заметила, что ее язык научился летать.

— Тото, — повторила она прекрасное чужое слово.

Великан с мощными руками и гладкой кожей мягко опустил ее на землю. Он засмеялся гортанным смехом, который щекотал ее уши. Высокие деревья повернулись, облака начали танцевать, и черные тени понеслись на фоне белого солнца.

— Тото, — снова засмеялся Овуор. Его голос был громким и добрым, совсем другим, чем голоса плачущих и шепчущих людей в большом сером городе, о котором Регине ночью снились сны.

— Тото, — ответила Регина, ликуя, и с нетерпением стала ждать, как дальше проявит себя бурлящая жизнерадостность Овуора.

Она так широко открыла глаза, что увидела блестящие точки, которые на свету слились в огненный шар, а потом пропали. Папа положил свою маленькую белую руку маме на плечо. Осознав, что у нее снова есть и папа и мама, Регина вспомнила о шоколаде. Она испуганно потрясла головой и сейчас же почувствовала на коже холодный ветер. Неужели черный дяденька-луна никогда больше не будет смеяться, если она подумает о шоколаде? Бедным детям не дают шоколада, а Регина знала, что она — бедная, потому что ее папе нельзя больше работать адвокатом. Это ей мама на корабле рассказала и очень ее хвалила за то, что она все сразу поняла и не задавала глупых вопросов, но теперь, вдохнув новый воздух, одновременно горячий и влажный, Регина не могла вспомнить конец маминой истории.

Она только видела, как синие и красные цветы на белом мамином платье порхали, будто птички. На папином лбу тоже сверкали крошечные жемчужинки, но не такие красивые и разноцветные, как у Овуора, хотя довольно забавные, чтоб над ними можно было посмеяться.

— Пойдем, дочь, — услышала Регина голос матери. — Нельзя тебе долго оставаться на солнце.

И она почувствовала, как папа взял ее за руку, но пальцы больше не слушались ее. Они крепко приклеились к рубашке Овуора.

Овуор хлопнул в ладоши и расколдовал ее пальчики. Большие черные птицы, восседавшие на маленьком деревце перед домом, крича, взмыли к облакам, а потом голые ноги Овуора полетели над красной землей. На ветру ангельская рубашка надулась, как шар. Овуор убегал, и смотреть на это было ужасно тяжело.

Регина почувствовала в груди острую боль, которая всегда появлялась перед большим горем, но вовремя вспомнила, что сказала мама: в новой жизни ей запрещено плакать. Она зажмурила глаза, чтобы не выпустить слезы наружу. Когда она снова смогла видеть, Овуор шел по высокой желтой траве. На руках он держал маленькую лань.

— Это Суара. Суара — тото, как и ты, — сказал он, и, хотя Регина не поняла его, она распахнула руки. Овуор передал ей дрожащее животное. Лань лежала на спине, у нее были тонкие ножки и маленькие ушки, как у куклы Анни, которую они не взяли с собой в дорогу, потому что в ящике больше не было места. Регина еще никогда не трогала животных. Но страха не было. Ее волосы упали на глазки детеныша, она поцеловала его голову, как будто ей давно этого и надо было — не звать на помощь, а защищать.

— Она хочет есть, — прошептали ее губы. — И я тоже.

— Господи, да ты еще в жизни такого не говорила.

— Это сказала моя лань. Не я.

— Да ты далеко здесь пойдешь, пугливая принцесса. Ты уже сейчас говоришь, как негры, — сказал Зюскинд. Его смех звучал по-другому, чем у Овуора, но тоже был приятен для слуха.

Регина прижала к себе лань и не слышала больше ничего, кроме равномерных ударов, доносившихся из ее теплого тельца.

Она закрыла глаза. Отец взял спящего детеныша из ее рук и отдал Овуору. Потом он поднял на руки Регину, как будто она еще была маленькой, и отнес ее в дом.

— Вот здорово, — обрадовалась Регина. — У нас дыры в крыше. Такого я еще никогда не видела.

— Я тоже, пока не приехал сюда. Вот подожди, увидишь, в нашей второй жизни все по-другому.

— Наша вторая жизнь мне нравится.