Нигилэстет

СХВАТКА НАЧИНАЕТСЯ. Сегодня в полдень, нагруженный дарами, я ввалился в квартиру Бродски. Мать и сын давно не смотрели на меня с такой привязанностью. Мать уже тепло одела Бродски, и он готов отправиться в студию рисовать. Но мы никуда не идем. Вместо этого я поспешил в его комнату, развернул мои упакованные с любовью подарки и снял со стены три его самые любимые картины. На их место я повесил три его собственных творения. Они были вставлены в простые, но элегантные рамки, каждая из которых замечательно подходила к соответствующей картине. Затем я выровнял их на стене и осветил реостатными лампами. Когда я закончил, Мать воскликнула, что эти «картины» намного красивее прежних. Бродски не проронил ни слова. Вначале он казался смущенным, затем счастливым. По моему мнению, счастливым его сделал не только процесс рассматривания своих прекрасных картин. Его счастье, должно быть, имело больше общего с единственным настоящим значением, которое художник может придавать таким вещам: гордостью и радостью, что он их создал.Пока он смотрел на свои картины, я тихонько прикрыл дверь, знаком пригласив Мать выйти со мной. Я попросил ее присмотреть за Бродски сегодня во второй половине дня, потому что сам я не смогу.

– У меня важное дело, – пояснил я.

Ее нежелание проявилось тут же. Перспектива провести всю вторую половину дня с сыном явно была ей не по вкусу; ведь именно на этот день она купила неделю назад два билета на фестиваль латиноамериканской музыки в Мэдисон-сквер-гарден и собиралась туда пойти с подругой. Так что она стояла в нерешительности. Без сомнения, мне хватило сообразительности придумать, как ей помочь. Что я и сделал. Порывшись в кармане пиджака, я спокойно извлек оттуда два билета на тот же концерт, но на следующей неделе в среду, и отдал их ей даром. Чтобы сделать мой поступок более привлекательным, я вызвался вернуть в кассу два ее билета, которые на самом деле не подлежали возврату, потому что она купила их со специальной скидкой. Тот факт, что мои билеты были в партер, а ее на балкон, признаться, стали как бы полной неожиданностью для меня, хотя, конечно, это не помешало ни в коей мере моей торговой сделке. И все же к чести Матери надо сказать, что именно в этот момент она была больше заинтересована в том, чтобы остаться с сыном, чем в какой-то маленькой выгоде. В любом случае, мои переговоры успешно завершились, и я тотчас ушел.

Теперь, после моего ухода, Бродски поймет, что сегодня он не будет рисовать. Хорошо, что это открытие придет к нему, когда я уже уйду Для него это будет мучительнее всего, и я объясню почему. Последнее, что он видел, – это то, что я принес подарки и тщательно развесил их точно так, как требовалось. Сейчас тысячи противоположных мыслей возникают в его голове, его гложут мучительные сомнения. Он не знает, чего от меня ждать. В самый важный момент я его бросил. Он должен провести остаток дня только с Матерью и картинами. Как я мог так поступить с ним? Быть таким нечутким? Не знать, что картин недостаточно? Не понять, что законченная работа, даже его собственная, никогда не сравнится с самим процессом работы? Только следующая работа, новое произведение имеет настоящую ценность для художника. Я, как никто другой, должен это знать. Те, что закончены, висят на стене как мертвые вещи, они такие и есть: мертвые. Через полчаса он вряд ли сможет смотреть на них. Он захочет рисовать. Матери и в голову не придет, что его так беспокоит. «У тебя же есть новые картины, дорогой, картины, которые мистер Хаберман был так добр принести тебе. Так почему же ты?…» И еще через полчаса: «И для этого я осталась дома и пропустила концерт… Избалованный мальчишка! Эгоист!» СХВАТКА НАЧАЛАСЬ!!!

* * *

– Это нечестно! – говорит Мать Земля.

– Почему выбрали именно наше Управление! – говорит Крысеныш.

– Почему не полицейских! Не медработников! Не транспортников! Не учителей! Не пожарников! Не служащих! – говорят А-21, В-22, С-25, D-24, E-26 и F-23.