Нигилэстет

Спустя три недели после заградительного вала телефонных звонков от Социального совета, требующего дополнительной информации, после преодоления всевозможных бюрократических препон, специальным постановлением Марии Ривера разрешается стать работником, обслуживающим Бродски на дому.

* * *

Я не спрашиваю у Матери разрешения взять Бродски на улицу. Вместо этого я жду, когда она получит свой первый чек за обслуживание на дому. Это часть моей стратегии. Возможно, самая важная часть моего военного плана.

Через час после того, как она обналичила чек (я следил за ней, когда она пошла в банк; по компьютерной распечатке я знал, когда чек был вручен), я навестил ее дома. Она была занята приготовлением ужина. Что это: новый обеденный сервиз, мамаша? И пара одинаковых фартуков для вас и вашего сына? Ну, ну; мамаша, если вы еще не транжира, вы скоро ею станете. О, ну, как говорится. Бог дал, Бог взял.

Еще до моего прихода она чувствует, что сделала что-то не то. Я влетел как безумный, слова так и лились из меня потоком.

– Мамаша, мамаша, мы совершили ужасную ошибку. Я только что узнал, что «они» могут забрать у вас сына, если вы сделаете что-то незаконное» например станете обслуживающей на дому. Я даже не представлял, что есть правила и инструкции, карающие за это, но они есть. Вы не должны работать в этом доме в качестве обслуживающей на дому. Вы не должны обналичивать чек. Если вы это сделаете, я не знаю, что они сделают с вами. Нет, я знаю! ОНИ ЗАБЕРУТ ОТ ВАС СЫНА!

Мать недоверчиво уставилась на меня. Своего рода рефлекторный механизм запускает правильно построенные предложения, хотя лицо у нее в полном смятении.

– Но вы сказали, что все будет хорошо, мистер Хаберман. Вы сказали, что обо всем позаботитесь. Что же мне теперь делать?

– Но я позабочусь, мамаша, я уже позаботился. Все, что от вас требуется, – это отказаться от своих обязанностей в качестве обслуживающей на дому. Я сказал им, что поговорю с вами и вы откажетесь. Признав свою ошибку, вы подтвердите, что вы не хотите взять ни доллара от Управления. Вы не хотите, не так ли?

– Не хочу что, мистер Хаберман?

– Не хотите украсть ни одного доллара, мамаша. Вы ведь еще не обналичили чек, да?

Ее лицо посерело. Челюсть отвисла. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Я воспользовался случаем и оглядел ее жилище.

– Мамаша! Что это? Я не помню, чтобы у вас был этот сервиз. И эти фартуки. Мамаша, откуда вы их взяли?

Она тяжело опустилась на большой деревянный кухонный стул. Голос тоже с трудом ей повиновался.

– Всего с час назад, мистер Хаберман. В магазине на углу Лексингтон-авеню и 116-й улицы. Я… Я обналичила чек, который получила сегодня утром, и потом пошла в магазин и купила…

– ЧТО?!

Мое восклицание заставило ее сжаться. Она открывает рот, чтобы ответить, и не может. Она похожа на немую, пытающуюся выдавить звук. Только ей это не удается.

Взгляд на мое лицо говорит ей то, что она уже знает. Что она совершила непоправимое.

– О, мамаша, – вскрикиваю я, – как же мне вас теперь спасти? Вы обналичили чек. Вы совершили преступление. Вы даже не можете его вернуть. И вы… вы потратили деньги. Они определенно заберут у вас ребенка!!!

Я срываю с нее фартук и мну его в руках. Слезы ручьем текут из ее глаз. Душераздирающий крик, звуковой эквивалент мучительного «Крика» Мунка, срывается с ее губ. Она бьется в моих руках.

Мне потребовалось почти два часа, чтобы задурить ей голову. Для этого я вынужден был призвать весь свой многолетний опыт и значительную силу убеждения. Больше всего я боялся, что не смогу отговорить ее вернуть Управлению деньги. Я должен был убедить ее, что Управление будет рассматривать это всего лишь как простой жест и никогда не согласится принять ее деньги в качестве возмещения убытка. Так случилось, что у меня оказалась газетная вырезка в качестве необходимого мне доказательства, иллюстрирующая случай, когда получатель сделал попытку пополнить обворованные фонды своими собственными скудными сбережениями.

Нет, мамаша, – говорил я, подчеркивая тоном свои слова, – Управление никогда не проявляет снисходительности и понимания в таких ситуациях. И это вполне объяснимо. Слишком много раз в прошлом социальную службу разорят, настоящие преступники. Зарегистрировано, что только за прошлый год миллионы долларов были украдены клиентами.

С этого момента дело пошло легче. Пока мать вся согнувшись, сидела на стуле и содрогалась от рыданий, я убеждал ее снова и снова, что никому не скажу о ее проступке. Как ей повезло, что у нее такой социальный работник. Я объяснял ей, что, объединившись, мы сможем нанести удар по Управлению, этой жестокой системе.

– Нет, мамаша» никто не заберет у вас сына. Пока я ваш социальный работник, никто не посмеет это сделать. Даю вам слово. Обещаю!

Сегодня вечером я впервые остался с Бродски на целый вечер. Мать пошла в кино с подругой. Почему бы ей не пойти? У нее теперь есть деньги, и я настаивал!