Нигилист-невидимка

— Ой, да ладно, — отмахнулся репортёр, который догадался лишь, что когда баре разговаривают по-французски, они не хотят донести секреты до неуместной черни. — Марья никому не расскажет.

«Держать немую прислугу очень удобно», — подумал Савинков.

— Когда она жила в гареме турецкого султана, то по молодости лет и легкомыслию докучала всем своей болтовнёй. За это евнухи укоротили ей язык, перепилив тонкой шёлковой нитью, — словно угадав его мысли, доверительно поведал Ежов и обернулся к кухарке. — Правда, Марья?

— Твоими бы устами, — буркнула она без всякого почтения. — Который год в сераль меня сватаешь. Где он, твой султан?

«Вот и ведись с таким чёртом», — Савинков заново привыкал к столичной богеме, язвительной и пустословной.

Марья подала накрытый ватной купчихой заварочный чайник и потёртое ситечко. Поставила чашки Императорского фарфорового завода. Ежову без ручки, Савинкову — с обколотым краем. На блюдца не расщедрилась или от сервиза не уцелело. С твердокаменным видом вернулась к овощам на дальнем конце стола.

— Налетай, — Ежов закурил, предоставив гостю самому управляться.

Савинков с хрустом разломил французскую булку, умакнул ломоть в топлёное масло, зачерпнул краем мёда, набил рот и принялся жевать, запивая чаем.

Ежов наблюдал за ним, болтая ногой. Кальсонная завязка колыхалась возле каблука. Савинков прикипел к ней взглядом. На завязку многократно наступали, возможно, не первый день подряд. Из почерневшего конца торчали нитки. К горлу подступил ком. Он преодолел себя и стал рассказывать про вологодское сидение и живущих под надзором полиции товарищей, с которыми там водился.

— Если жизнь ставит нас в интересную позицию, значит, так от нас больше толку, — Ежов пристально смотрел на него. — Вот и ты переменился. Год назад ораторствовал на сходках, статьи писал, листовки раздавал, студентами командовал, а теперь, ишь ты, секретарь суда.

— Секретарь консультации присяжных. Бывший. Сейчас на нелегальном положении.

— На нелегальном… Привыкай, брат.

Ежов скособочился, порылся в кармане, достал дешёвенькие часы без цепочки.

— У Аполлинарии Львовны сейчас моцион будет. Я доложусь, а уж она как решит, — репортёр едва ли не подпрыгивал на месте от нетерпения.

— Я с тобой, — подхватился Савинков.

— Не пугай графиню, я сам! Ты отдохни с дороги. Съешь же ещё этих мягких французских булок, да выпей чаю, — принялся уговаривать Ежов.

«Заботливый какой», — Савинков не стал кочевряжиться, потому что не знал, когда в следующий раз придётся поесть.

Ожидание составляло изрядную долю подпольной работы. Бездействовать приходилось чаще, чем хотелось бы, из соображений хранения тайны. Сидеть тихо и не торопить события, чтобы они не обернулись против тебя. Ловить момент. Савинков наслушался об этом в ссылке. Годами обсуждать акцию, месяцами следить, а потом откладывать теракт в связи с изменением обстоятельств и начинать подготовку сызнова. Многие не выдерживали. Нервы сдавали, и люди уходили насовсем. Или опускали руки и превращались в бесполезных демагогов, выгоревших изнутри и не способных на действие, для которых прежние убеждения сделались пустым звуком. Савинков встречал таких, омертвевших до полного безразличия ко всему и к себе лично. Были те, кто всю жизнь кропотливо планировал сложнейшие покушения, но так и не снискал лавров Халтурина.

Подпольная работа вхолостую казалась мучительнее вынужденной инертности в тюрьме. Переезд в Вологду стал издевательством чище тюрьмы. Привыкший к кипучей деятельности в столице Савинков жаждал авантюры. Больше дела! Он не хотел состариться, готовя теракты. В ссылке жили анархисты, чьи догмы и методы импонировали ему всё больше. За время вологодского сидения товарищи-марксисты опротивели до полного отторжения их суесловий и воззрений. «Да не уподоблюсь им вовек!» — однажды сказал, как отрезал, самому себе Савинков и начал готовиться к побегу.

«Привыкай, брат… — он побарабанил пальцами по столу. — Нет, врёшь, брат, — с весёлой злобой подумал он. — Привыкать я больше не буду. Сам привыкай! Засиделись тут по дачам. Помещица без поместья. Не революционная борьба, а сон в Обломовке».

Савинков отогнал от лица квёлую муху. Он торчал на кухне в одиночестве. Марья доварила щи и пропала. Юсси переколол дрова, заправил топку в пристройке и тоже улетучился. С пассивным застольем примиряли мысли о затяжном переходе по жаре, который сейчас проделывал бы, не встреться Ежов. «Из двух зол выбрал меньшее, но почему в последнее время приходится выбирать только из зол?» — Савинков сильнее заколотил пальцами по столу. Тут же, словно подслушивал, у порога возник чем-то нервированный репортёр.

— Хорошие новости, — начал он, запинаясь. — Ступай, брат, за мной. Надоть.

4. СКУБЕНТ И АНГЛИЧАНКА