Нигилист-невидимка

Савинков, который знал, куда смотреть, заметил два висящих над подушкой красных кружка величиной с копейку — сохранившийся зрительный пигмент глазных яблок. Больше от невидимки ничего не осталось.

— Так и будешь валяться? — Ада подошла к кровати, Савинков придвинул стул, и она села. — Полтретьего на дворе.

— Я болен, — привычным тоном пробубнил Воглев. — Я встану потом.

— Вот дурак-то, — укорила Ада. — Так и проспишь всю жизнь. А мы с товарищем Ропшиным дискутируем о террорной борьбе и восемьдесят седьмом годе.

— А я размышляю о сгоревшей свечке.

Ада завертела носом. Она чуяла несообразность звучания голоса, но руководствовалась здравым смыслом и представляла собеседника забравшимся под одеяло.

— Тоже тема! — прыснула Ада. — Здоровый мужик валяется и грустит о сгоревшей свечке, искать вчерашний день ему вздумалось. И что же свечка?

— Есть свечка, жёлтая восковая палочка с палец толщиной, юная, глупая. Из неё торчит шнурок, ещё не опалённый жизнью, — Воглев заговорил ровным голосом, не сбиваясь и больше не пугаясь Ады. — Казалось бы, ничто не предвещает, а её берут чьи-то злые руки и подносят к огню. Свечка горит и не знает, почему с ней такое, за что? А её для потехи зажгли.

— Или к иконе поставить, — дополнил Савинков.

— Или в карты сыграть на чью-то жизнь, — добавила Ада.

— Дело не в этом, — спокойно возразил Воглев, заметно было, что он хорошо осмыслил своё умопостроение. — Свечка не знает. Она сгорает, будучи уверенной, что именно для этого произвели её. Все события, происходящие со свечкой, носят необратимый характер. В этом её драма, её фатум, её рок. Никогда, больше никогда эта лужица воска с чёрным скрюченным огарком не станет стройной, нарядной свечкой. Никогда она не обратится в своё прежнее состояние. Законы физики не позволят.

— Да чтой-то ты, Антон, несёшь? — встрепенулась Зальцберг. — Никогда таким не был. Вылезай!

Она откинула одеяло, чтобы вытащить на свет божий приунывшего товарища, но обнаружила пустую постель.

Ада вскрикнула. Савинков и сам дёрнулся, настолько неожиданным было зрелище.

В комнате раздался довольный смех троглодита.

— Ну что, теперь я выгляжу лучше?

— Ты где? — возмутилась Ада. — Вылезай!

— Я перед тобой. Помнишь, мы вчера говорили про эксперимент? Теперь я невидимый человек.

— Врёшь.

— Дотронься до меня.

Ада осторожно протянула руку к кровати. На полпути ладонь упёрлась в воздух. Быстро отдёрнулась. Машинально протёрла руку о юбку. Прижала ко рту.

— Не бойся.

— Я… Ой. Что это было?

— Волосы на животе.

— Ой…

— Я сделал как обещал.

— А когда ты станешь видимым?

— Обратного пути нет. В этом смысл притчи про сгоревшую свечку.

Ада неподвижно сидела, прижав ладонь ко рту. Она стремительно побледнела.

— Теперь я перестал не нравиться девушкам, — злорадно напомнил Воглев.

— Не злись, — попросила Ада.

— Не злюсь.

— Я думала, ты забыл.

— Ничего не забыл, но больше не вспомню.

— Я пойду.

Ада неуверенно встала, сделала несколько шагов, оглянулась и увидела только высокого худого мужчину, стоящего возле пустой кровати.

— Прости, — она зарыдала и выбежала из комнаты.

Савинков последовал за ней.

— Я зайду попозже, — сказал он.

— Всегда рад, — ответила пустота. — Да я сам скоро встану. Опиум перестал действовать.

Во дворе Ада разговаривала с Ежовым. Савинков выругался про себя и поспешил к ним, но вмешательство не требовалось. Ада убегала.

— Встретимся завтра, — весело и слегка удивлённо пытался примириться Ежов.

— Не завтра! Не со мной! — закричала Зальцберг и почти побежала к калитке.

Ежов проводил её оторопелым взглядом.

— Что с ней? — воскликнул он, пожимая Савинкову руку. — Что ты за порчу на неё навёл, камрад?

— Какая тут порча…

— Любовная. Всё лето видел, как наш инженер по ней терзается. Кстати, где он?

— В постели. Занедужил немного.

— Любовная лихорадка? — мордочка Ежова сморщилась в весёлый кукиш.

— Слёг и велел не будить.

— Вот и я о чём! Даже о борьбе позабыл в пылу страсти. И правильно, ибо что такое народная трагедия по сравнению с сердечной драмой?

— Тлен, — бросил Савинков.

Друзья пошли к дому.

Начался дождь.

— Так меня, — твердила Ада Зальцберг. — Так! За что?

Она частила каблучками по дощатой мостовой. Сдуваемые встречным ветром слёзы брызгали из глаз.

30. ОСМОТР НА МЕСТЕ

Квартира была наполнена бросовыми вещами, неудобными и нежеланными, как сорная рыба на столе бедняка, и оттого раскиданными не по месту. Безотрадно было наблюдать подобную свалку у состоятельного купца, но его семья обитала промеж хлама, не пытаясь преобразовать завалы по своему усмотрению, вжилась в него и слилась с ним в одно неряшливое целое. Пахло слезами, соплями и слюнями, а ещё варёными яйцами и чесноком, перебивающим тленное амбре гниющей ветоши и тронутого грибком дерева.

Анненский не морщился. Сыщик перебывал в домах стольких богачей, что перестал удивляться их прихотям в обустройстве приватной обстановки. Положа руку на сердце, его личные апартаменты представляли собой помесь казармы, отеля и борделя, но Александр Павлович и не стремился никого туда пускать.