Нигилист-невидимка

Савинков различил ернические интонации Ежова. Он разжал пальцы и вытащил из кармана вспотевшую ладонь, отёр ее о борт пиджака и, крадучись, двинулся к столовой.

— И вы больше никому?.. — спрашивала графиня.

— Никому-никому! — горячо заверял Ежов. — Откуда знать, с кем еду. Большой ошибкой было бы доверить попутчику самые сокровенные тайны. Тем более — секрет государственной важности. А ну как услышит случайный революционер и передаст своим товарищам-террористам?

Голоса становились разборчивее. Савинков осторожно приближался, одёргивая костюм и приглаживая усы.

— А чьи это шаги там в коридоре? — спросил вдруг Ежов.

— А это товарищ Савинков посвящать вас в нижние идёт, — ответила Аполлинария Львовна и, судя по краткому хрустальному звону, налила рюмку ликёра «Кюрасао».

Заметно было, что она изрядно навеселе. «Со страху», — подумал Савинков, обеими руками распахнул створки застеклённых дверей и вторгся в столовую подобно атакующему быку.

— Камра-ад! — с алчным предвкушением чуда воскликнул Ежов и подпрыгнул на стуле, как гимназист младших классов в ожидании выигрышного числа на исходе лотошной партии.

— А вот и Борис Викторович к нам явился, — Морозова-Высоцкая восседала, откинувшись на спинку стула, вертела меж пальцев пустую рюмку по забрызганной скатерти. — Едва ли возможно видеть в сей момент нужнее человека, который мог бы придти к нам своими ногами.

— Я весь к вашим услугам, графиня, — любезно ответил Савинков и приветствовал Ежова максимально нейтральным тоном.

Журналист вскочил и пожал ему руку с неожиданной даже для своей импульсивной натуры ажитацией. Когда они сели, Аполлинария Львовна чинно произнесла:

— Стало известно, когда в Царское Село отправится на поезде Его Величество с английским посланником. Известен час прибытия на вокзал и время отправления поезда. Нам надо обсудить это с товарищами и Николаем Ивановичем. Я думаю, настала пора нам всем спуститься вниз.

Аполлинария Львовна так выразительно двинула глазами, что Ежов подскочил.

— Вынужден уточнить, кто источник столь секретной тайны. Имеем ли мы смелость ему доверять, чтобы начать подготовку? — Савинков сделал паузу, подбирая слова. — Ведь подготовка включает в себя мучительную… процедуру, которую проделывать впустую едва ли рекомендуется.

Он предполагал услышать Морозову-Высоцкую, но встрял Ежов:

— Источник — наш человек в полиции, некто Анненский, из самого Департамента. Он тайный нигилист и надёжен достаточно, чтобы ему доверять.

Фамилию эту, связанную с полицией, Савинков где-то слышал, но припомнить мог только поэта Анненского, которого невозможно было заподозрить в кадровой службе, поэтому рекомендация Ежова ничего не сказала ему.

— А тот, через кого он передал, надёжен? — Савинков представил, как они втроём с Воглевым и Юсси прорываются через кордоны полиции к поезду, а на вокзале их встречает засада. И если отдать жизнь за царя было целесообразно для общего дела, то разменять её на жизни пары жандармов не представлялось Савинкову хорошей сделкой.

— Я знала Сашу, когда блистала в свете, — Аполлинария Львовна горько усмехнулась. — Тогда я была молода, а он юн, но чертовски знатен. Он был товарищем Государя по детским играм. Но потом Саше понравилось охотиться на людей. После Николаевского кавалерийского училища он оставил службу и перебежал в уголовный сыск, а потом и вовсе уехал в Париж, где его натаскали, как натаскивают собаку. Странная карьера. Бедный enfant terrible, превратившийся в bête noire, — вздохнула графиня. — Предпочёл слякоть клоаки и всю жизнь в ней купается, отвернувшись от света и прияв уголовную тьму. Он полезен для нас, хотя и не в своём уме. Поухаживайте за мной, Борис Викторович.

Савинков наполнил графине рюмку «Кюрасао», посмотрел на Ежова с выражением скорбной озабоченности, обдумывая услышанное. Затем налил ему и себе и уточнил:

— Но, позвольте, для чего полицейскому чину предавать царя, да ещё своего друга детства, не извлекая никакой выгоды и с немалым для себя риском?

— Политические воззрения изменились, надо полагать, за время пребывания во Франции, — как о чём-то привычном сказала Морозова-Высоцкая. — В Европе Сашá перенял прогрессивные взгляды на устройство общества, и постепенно ему сделалось невыносимо жить в нашей отсталой стране. Как мне родственники мужа не послужили непреодолимым препятствием в деле добычи финансовых средств для работы ячейки, так и Николя не послужил Анненскому. Царь — первейший заложник политических взглядов. Именно полным отрицанием ценностей русской аристократии можно объяснить, что Сашá тщательно избегает общества. Я же не выхожу в свет, вот и он… Мы с ним — нигилисты-невидимки, — графиня выронила рюмку и захохотала.

«Если они в салонах все такие полоумные, я бы их тоже избегал», — Савинков наблюдал за Аполлинарией Львовной в некотором остолбенении, пока Ежов, нетерпеливо дёрнувшись всем телом, не спросил:

— И что теперь?