Нигредо

Второй раунд. На этот раз Кегран был осторожней, долго кружил, примеривался для броска. Взошло красное солнце, как всегда, злое и яркое, слепило глаза, мешало бойцам выбрать миг для атаки. Ощутив на щеке дуновение воздуха, я обернулся и увидел, как Фосс бросает в раструб машины скомканную тряпку — полотенце, которым вытирался Кегран. Перо ожило в самописце, проворно застрочило: «…был осторожней, долго кружил… Взошло красное солнце, слепило глаза…» На трибунах закричали. Обратив взгляд на арену, я успел увидеть, как Дуво бросился вперед, заломил Кеграну руку, они завертелись, и наш чемпион упал на колени. Вот-вот согнётся под бычьей тяжестью, ляжет на взрытый песок…

«Аппарат готов!» — глухо крикнул Фосс. Реджинальд выдернул перо из самописца и стал набрасывать строки.«…Он сильнее, он встаёт, — увидел я из-за Фоссова плеча. — Бьёт по голове, ломает челюсть, побеждает…» Тысячи глоток заревели, я снова обернулся, чтобы увидеть поверженного Дуво. Из его рта тянулся кровавый жгут слюны, грудь ходила ходуном. Заскрипело перо: Реджинальд черкнул ещё пару слов. Кегран, перекинув ногу через плечо Дуво, ударил того ступнёй в висок, ещё, ещё, и великан, дернувшись, раскинул руки, будто хотел обнять всё небо от края до края. Люди на трибунах зароптали, кто-то пронзительно свистнул, взвизгнула женщина.

В этот момент в ложу, топая и сгибаясь под тяжестью груза, вломились охранники. Кажется, те самые, которые накануне притащили в зал совещаний аппарат Фосса. В руках у них были холщовые мешки с чем-то глухо звенящим, бугристым, очень тяжелым. Крякнув, первый из них поднял мешок и опрокинул над раструбом аппарата. Монетки хлынули, как мутная река, зашуршали, исчезая без остатка в широкой горловине — и откуда там оказалось столько места? Механическая рука на миг замерла и принялась страшно дёргаться, расплываясь в бешеном движении, как спицы вертящегося колеса — но без пера, пера не было, бумага оставалась чистой, где же оно, где перо? Ах да, вот оно, в руке Реджинальда, он ведь так и не вернул его в машину. И тут же пришёл черёд второго мешка, за ним третьего… Двадцать тысяч монеток, из них десять — те, что бросили логовчане. Двадцать тысяч Нитей, двадцать тысяч судеб.

«Реджинальд», — успел сказать я. Вернее, это сказали все мы, весь кабинет министров, а ещё вернее, мы это прокричали, а, если быть совсем точным, всё слилось в один общий крик, что-то вроде «Не-е-е-е!!» Мы стали вскакивать с мест, а охранники удерживали нас, не давали встать. Бальнер получил по шее, Йорну дали поддых, мы боролись, поднялась свалка, и только Фосс ничего не делал, лишь смотрел, как Реджинальд пишет размашистым почерком какие-то короткие слова. Потом началось то, о чём вы и сами знаете. Люди взбесились, бросились на арену, в один миг растоптали Кеграна и Дуво, и там, на арене, сошлись с такими же кричащими, взбешёнными людьми. Мелькали сжатые кулаки, оскаленные зубы, вытаращенные глаза, стоял нескончаемый вой — вой ярости и боли — и, едва слышная сквозь этот гвалт, с небес лилась чудовищно неуместная, весёлая мелодийка. Тогда-то я перестал быть министром здоровья, а стал обычным трусом, которого заботила только собственная шкура. И побежал прочь.

Творец, если ты читаешь эти строчки (наверное, ты единственный, кто их прочтёт), то прошу, сделай так, чтобы всё вернулось назад. Зачеркни то, что написал Реджинальд, соскобли бритвой, закрась мелом, а еще лучше — вырви последние несколько страниц Книги. Пусть мы опять станем играть свои никчёмные роли, пусть исполнится Мировое делание, пусть Безвестность минует тех, кто послушен твоей воле, а тех, кто противится, Безвестность может забрать со всеми потрохами. Пусть не будет ни убийц, ни мародёров, ни дымящихся развалин, в которые превратилась наша земля, когда по ней прокатилась волна обезумевших от крови людей, забывших о том, как они жили, готовых только убивать и мстить, мстить и убивать. Многие верят, что Реджинальду Дену заплатили министры Регеборга, и они же подослали к нам Фосса. Хотели стравить Лог и Цуг, выждать, пока мы перебьём друг друга, а потом занять наши опустевшие города. Только вот на каждой монетке из тех, что были в мешках, оставили свои следы десятки людей — не только из Лога и Цуга, но из самого Регеборга и прочих окрестных городов; «образцы тканей», как говорил Фосс. Бойня разгорелась повсюду. Разум сохранили единицы — например, я до дня состязаний с месяц не брал в руки медной мелочи, по магазинам ходила моя экономка. Бедная женщина.