Теперь единственным его спасением и ключом к правде была Николь. Он рассказывал ей все, что только знал, а она молчала и слушала, прижавшись всем телом. Она не обвиняла его в безумии, не пыталась противоречить, но и не поддерживала. В глазах ее Лоренц видел сомнение. Даже визитная карточка, перевернувшая его мир с ног на голову, на нее почти не произвела впечатления. Николь повертела картонку в руках и пожала плечами.
– Я помогу, если тебе это нужно. Я сделаю все, что ты хочешь.
Он поцеловал ее, обнял, прижал к себе, и на какое время, все ужасы «МолоХа» потеряли для него всякое значение.
***
«Осталось тринадцать дней!»
Почему-то именно эти слова бросились ему в глаза первыми, когда он остановился на каменных угловатых ступенях, тщетно стараясь отряхнуть насквозь промокший зонт. Странное дело – на листе объявления хватает и других фраз и предложений, а его взгляд выхватил только это. «Профессиональные издержки – подумал Лоренц, – Да здравствует жизнерадостность и веселье».
– Ярмарка Чернил состоится в воскресенье. Начало в двадцать часов, – прочитала Николь, поеживаясь от холода, – Можно надеяться, что этот дождь наконец-то закончится, и…
– И это не самая главная наша забота, – отмахнулся Лоренц. Порыв ветра заставил его сильнее сжать зонт, и тот, словно живой, жалобно заскрипел, но не сломался, – Тебе нужна была сенсация, и вот, мы находимся от нее всего в паре шагов. И кому только пришло в голову размещать городской музей в таком уродливом здании?
Дом Гловера, действительно, производил впечатление. Громадное, безликое серое здание с высокими толстыми стенами и крохотными окнами-бойницами смахивало больше на закрытый тюремный блок, чем на обитель истории и искусства. Несоразмерно большие двери, непропорциональные ступени, искривленные колонны, покрытые сетью трещин – Лоренцу показалось, что все это сделано для того, что бы показать незначительность и никчемность всякого, кто осмеливался поднять голову. Башня, увенчанная циферблатом огромных часов, медленно выплывала из пелены низких туч, капли дождя со звоном разлетались о потрескавшуюся черепицу.
«Городской музей-галерея «Дом Гловера». Для резидентов Вальдеварта вход свободный»
– Как будто здесь бывает кто-то еще, – хмыкнул Лоренц, потянув тугую дверь на себя, – Глупое объявление, не находишь?
Внутри было прохладно, тихо, и на удивление, светло. Яркий белый свет лился с потолка, дробился об острые грани стеклянных витрин, отражался на черных плитах пола, отбрасывал вокруг гостей длинные тени. Ни экскурсоводов, ни других посетителей, ни билетеров, ни охраны – странное явление, для города, наполненного военными и полицией. Прямо впереди – небольшая стела, подпирающая потолок. На ней, под прозрачным экраном план здания с описанием помещений музея и карта Вальдеварта. Две камеры по обе стороны от стелы, одна охватывающая коридор до дверей, другая направленная в глубину зала, перемигивались блеклыми голубыми огоньками. Лоренц почти физически ощущал на себе чужой взгляд – бесстрастный и холодный, как прикосновение мертвеца.
Лоренц потянул Николь за руку, привлекая внимание к карте музея.
– Первый этаж посвящен истории современного Вальдеварта, – проговорил он, ткнув пальцем в строгий черный квадрат на белом листе, – Второй – творческая выставка резидентов города прошлых лет. Эта идиотская условность, согласно которой каждый, кто побывал в городе на Ярмарке обязуется оставить какое-то свое произведение, как память о своем пребывании здесь, и доказательство того, что терапия помогла справиться творческим кризисом.
– Я уже бывала здесь, и до сих пор не понимаю, что ты хочешь здесь найти. История города выбелена, в местных архивах нет ничего интересного. Несколько статей о работе «Молоха», и…
– Нас интересует второй этаж, – возразил Лоренц, – Мне нужен список имен тех, кто выставлялся там за все годы проведения Ярмарки. Просто список. Ты сделаешь это для меня?
***