Нигредо (СИ)

— Сид… дите, — тихо сказал Генрих, опираясь спиной на дверь и чувствуя, как поясницу холодят медные ручки. — Вы ждали меня? Прелестно.

Приблизившись к Ревекке, поддел пальцем ее подбородок. Она задрожала, глядя на Генриха снизу вверх: тени подчеркивали не первую молодость, длинный нос еще больше заострился и стал походить на воткнутый между сырными щеками нож.

— Вы знаете, почему я здесь? — осведомился Генрих, не отпуская ее лица и наслаждаясь запретным прикосновением и ответным страхом.

— Да, ваше высочество. Супружеский долг…

— Долг! — он поднял указательный палец. — Как много в эт… том слове. Долг перед империей и династией! Да, моя дорог… гая! Главное — династия.

Он тяжело опустился — почти упал, — рядом. Узоры на потолке шли рябью, и масляное лицо Ревекки расплывалось и превращалось в другое — либо баронессы фон Штейгер.

— Династии нужен наследник, — продолжил Генрих уже по-авьенски, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд. — Сын — это власть. А власть — это не т… только обязательства… но и возможности. Не правда ли, Мар… гит? Я не многого прошу. Всего одну возможность!

Она склонилась над ним — взволнованная, белая-белая, как привидение. Генрих позволил стащить с себя сапоги, а потом увлек ее на подушки. Голова гудела, как колокол, пряный вкус вина смешался с легкой кислинкой от поцелуя.

— Вы дрожите? — шептал он, нависая над женщиной, и уже не понимая, кто перед ним — Маргарита ли, Ревекка, а, может, Марци. — И правильно. Я могу сд… делать больно. А иногда хочу сделать больно… но вы терпите.

— Ох, Генрих! — всхлипывала она, тянулась мокрыми губами.

Он уворачивался от поцелуя: — Без нежностей, прошу! — и сминал ее сорочку, оголяя бедра — выше, выше! — пламенея от открывающейся ему наготы. Да и какая разница? В определенный момент все женщины становятся одинаковы, и он выцедил сквозь плотно сжатые зубы:

— Лежит… те тихо. Тогда я не обожгу вас…

И, нарушая все запреты, скользил перчатками по оголенному телу, втайне надеясь, что его прикосновения достаточно горячи, и этим утоляя первобытную охотничью злобу.

Потом, вобрав вместе со вздохом надсадный женский вскрик, он начал двигаться скупо и резко. Пьяная ночь дышала в затылок. Над изголовьем елозили тени. И где-то за окном — а Генриху казалось: внутри него самого, — заступая на еженощную вахту, бились и умирали мотыльки.

Он умирал вместе с ними, с каждым выдохом распадаясь на части и с каждым вздохом возрождаясь вновь, но лишь для того, чтобы в конце, выплеснувшись жизнью, упасть на беспросветное дно нигредо.

Во имя династии.

Во имя короны.

И чего-то еще, до смешного нелепого и пустого.

-------------------

[1] Маленькие мальчики с крыльями, ангелочки

5.2

Ротбург, утро после бала

Разлепив один глаз, не понял, где находится. Вроде, тот же давящий лепниной потолок, и те же плотные портьеры, не пропускающие и толики столь необходимой сейчас свежести, но под спиной — жесткие доски, и в горле — пустыня.

— То…маш! — прохрипел Генрих, пытаясь подняться, но в слабости снова падая на подушку. Жалобная просьба — воды! — так и осталась невысказанной.

Пошарил рукой подле, но вместо поверхности журнального столика зацепил ножки и нижний край кровати. Удивился, открыл второй глаз и понял, что лежит на полу, зато полностью укрытый покрывалом.

— Что, черт возьми?.. — Генрих поднялся на локте, сквозь рассветную муть разглядывая сидящую на постели женщину — нахохлившуюся, как птичка, остроносую и на редкость нескладную. Кого на этот раз подсунула фрау Хаузер? Могла бы привести фройлен помиловиднее. И помоложе.

— Доброго вам утра, сударыня, — размалывая слова в вязкую кашу, проговорил Генрих. — И всего хорошего. Деньги получите у Томаша. Девочкам со Шмерценгассе поклон.

Она округлила глаза и выговорила с сильным акцентом:

— Коко! Я не понимать что!

Вспомнил.

Ревекка Равийская. В горе и радости, в болезни и здравии отныне его жена.

Допился. Перепутал принцессу с проституткой.

В горле забулькал истерический смех.

— Коко в порядке? — тревожно вскидывая белесые брови, осведомилась Ревекка. — Вы уснуть и упасть, я вас крыть… как это? Покрывать накрывалом!

— Накрыла покрывалом, — машинально поправил Генрих. — Удивительная забота.

С трудом поднялся, опираясь на столик. В глазах еще мельтешили мушки, в ушах шумело, но сквозь шум слышалась неясная суета и топот снаружи.

После приема высокопоставленных гостей всегда бывает немного суетно, но хорошо бы слугам вести себя тише.

— Почему не позвали Томаша? — прохрипел Генрих, хватая графин. Рука тряслась, горлышко цокало о край стакана.

— Звать?

— Да. Камердинера. Или любую из камеристок.

Вода, побывавшая в его ладонях, стала отвратительно теплой, но Генрих все равно жадно выхлебал до дна и плеснул еще. И все-таки, что там за шум? Под окнами слышалось ржание лошадей, раздражающе громко хлопали двери. Кто-то из гостей отъезжает? Вот бы это был его надутое величество Людвиг! Пусть подавится своим выигрышем!