Нигредо (СИ)

… и понял, насколько это страшно — терять своих близких.

Он защитит и ее.

Марго сцепила зубы и, стараясь унять дрожь, опустила перо на бумагу.

Слова нашлись на удивление легко.

«Я Вас простила, — написала она. — И выполнила обещание. Ваш благородный поступок позволил мне увидеть в Вас не только будущего Спасителя империи, но и защитника тех, кто близок и дорог Вам. А потому я принимаю Ваше предложение и выражаю свое согласие, а также надежду на скорую встречу. Маргарита»

— Фрида! — позвала она, срывая голос. — Скажи, ты уверена, что больше никто меня не спрашивал?

— Совершенно, фрау, — испуганно пуча глаза, ответила служанка. — А кто-то должен был?

— Да, — криво усмехнулась Марго. — Мальчики из церковного хора… Впрочем, неважно! Отнеси к воротам Ротбурга, — она вручила Фриде конверт. — Вели передать его высочеству лично. А через кого? — она махнула рукой. — Да все равно! Я никогда не верила в судьбу, но только на нее теперь и полагаюсь. Как глупо, да? — И, не дожидаясь ответа, добавила: — В отчаянии мы совершаем нелепые поступки. Но поспеши!

Фриду как ветром сдуло. Какое-то время Марго сидела недвижно, прислушиваясь к поспешным шагам служанки. Дождалась, когда хлопнет дверь, вздохнула и снова окунула в чернила перо. Рука не дрогнула, бросая на бумагу решительные слова:

«Ваше преосвященство! Пишу Вам срочное донесение! Дело в том, что…»

Она не запнулась ни разу, скрепила бумагу печатью фон Штейгеров и стала поспешно собираться.

Собор Святого Петера, Петерсплатц

Кафедральный собор святого Петера виден практически из любой части Авьена. Над сферой с Холь-птицей, венчающей шпиль южной башни, пылало августовское солнце. Молчал гигантский Пуммерин: его звон ежегодно разносился над Авьеном в канун Рождества, и раз в столетие глубокий и звучный голос колокола вещал о свершении великого ритуала рубедо. Марго хотелось надеяться, что никогда не услышит его.

Она успела к Sursum corda[1] и, пряча лицо под шляпкой, присела на крайний ряд.

— Dominus vobiscum! — зычный голос епископа дрожал и перекатывался под сводами, и прихожане вторили:

— Et cum spiritu tuo.

— Sursum corda!

— Habemus ad Dominum.

— Gratias agamus Domino Deo nostro!

— Dignum et iustum est![2]

Вознесем сердца и возблагодарим Господа достойно и справедливо…

А у Марго сердце едва не выпрыгивало из груди, сквозь корсетную броню и письмо, зажатое в ладони. Было темно и душно. Над головами сгущался пропитанный ладаном туман. И силуэт епископа — темный, стремящийся вверх, точно свечной дым, — казался принадлежащим какому-то иному, нечеловеческому миру. От этого вся решимость Марго таяла и растворялась в песнопении Sanctus.

«Решила, что дразнить тигра в его же клетке — хорошая идея?» — не преминул подколоть фон Штейгер.

Марго вздрогнула и коснулась кончиком языка пересохших губ: на какой-то миг показалось, она еще чувствует пряность вина и его — Спасителя, — дыхание. Сглотнула, прогоняя наваждение.

Во всем виноват ладан.

Грохочущее «Gloria in excelsis Deo![3]»

Рельефные изображения святых, скульптуры Богоматери и фрески с изображением самого Спасителя — Генриха Первого, добровольно взошедшего на костер и принимающего благословение из рук сидящего на облаке Иисуса.

Преемственность Божественной воли.

Страшная легенда, ставшая явью.

— Примите и вкусите от него все: ибо это есть тело мое, которое за вас будет предано!

Обряд перешел в евхаристию[4].

Марго оставалась на месте, из-под полуприкрытых век наблюдая за вереницей прихожан. Она не видела лиц, не различала знакомых и незнакомцев — темные туалеты, вуали и шляпки, сюртуки и трости сливались в сплошное аморфное пятно.

Фигурки из механической шкатулки.

— Это есть чаша крови моей, которая за вас и за многих прольется во отпущение грехов…

Какие жуткие слова!

Скоро они обретут буквальный смысл, и тот, кто еще недавно приветливо махал своему народу со ступеней собора, будет перемолот в прах. И тело его, и кровь обратятся в напиток. Кто его вкусит — обретет бессмертие.

За мельтешением спин Марго не заметила, как опустела кафедра.

Прихожане покидали собор, между рядами сновали мальчики в белых литургических облачениях — настоящие маленькие хористы, а не те коновалы с огромными ручищами, что нанесли ночной визит в особняк на Лангерштрассе.

Марго встрепенулась, растерянно оглянулась влево, вправо, нахмурилась, вновь встретившись с сияющими глазами Спасителя, в его руках горел неугасимый огонь.

— Вы не явились на причастие.

Вздрогнув, Марго подняла глаза на епископа — его преосвященство стоял в проходе, заложив руки за спину и словно переломившись надвое. Его темные глаза с птичьим любопытством наблюдали за баронессой.

— Я пришла, — слабо произнесла она. — Ждала, пока окончится месса.

Епископ так же по-птичьи склонил голову. Потом выпрямился и, не говоря ни слова, махнул рукавом в сторону мальчишек — те сразу прыснули в стороны.

— Вы не хотите искупления грехов?

— Зачем, если собираюсь согрешить снова?

— Похвальная честность, — улыбнулся епископ. — Вижу, баронесса, вы придерживаетесь мнения, что грех — необходимый этап для спасения, ведь без греха нет и покаяния.