Нигредо (СИ)

— Передала, как вы и просили. Сперва меня чуть не отправил восвояси гвардеец, но потом вышел пожилой представительный господин в черном фраке. Осведомился, кто я и откуда, осмотрел письмо, но вскрывать не стал, потом велел передать, что все будет доставлено по назначению… — Фрида умолкла, переводя дух, и ее глаза загорелись восторженностью. — Ой, госпожа! Правда? Вы правда видели его высочество, а, значит, это…

— Иди! — перебила Марго, вздрагивая от волнения. — И не болтай, слышишь?

— Слушаюсь, — Фрида отскочила к двери, совершенно по-детски повертела сложенными в щепоть пальцами у губ — «рот на замок и молчок!», — и выскользнула за дверь.

Марго взяла со стола стилет — вертляво порхнул мотылек на рукояти, — и взрезала ленту. Оберточная бумага шелестела, как осенняя листва, и пахла так же — теплом и солнцем. Из-под обертки вынырнули золотые буквы.

— «Бабочки Авьена», — вслух прочитала Марго и рассеянно пролистала книгу — перед глазами мелькнули рисованные от руки иллюстрации, — а на колени выпал сложенный вдвое листок. Она подхватила его, замирая от какого-то сладкого предвкушения, поспешно развернула и встретилась с собственным портретом.

Рисованный набросок в нескольких штрихах удивительно точно передавал сходство, а кроме того, приподнятые брови и глаза, ярко выраженные и густо подчеркнутые углем, придавали лицу выражение печальной задумчивости.

«Такой Вы запомнились мне…», — значилось ниже.

Марго глубоко вздохнула и поймала свое отражение в трюмо: блуждающая улыбка на губах и глаза — два темных агата.

«Взгляни на себя! — послышался язвительный голос барона. — Краснеешь как невинная институтка! Портретик, ну так что с того?»

— Красиво, — тихо сказала Марго, продолжая задумчиво улыбаться. — Я красивая здесь… но почему-то печальная.

Может, художник подметил тоску по Родиону — как он сейчас, несчастный мальчик? Думает ли о сестре? Читает ли книги, что в прошлый раз принесла ему Марго? — а, может, автор портрета вскрыл приросшую к ее лицу маску и обнаружил под ней не признаваемую самой Марго трогательную хрупкость.

Листок подрагивал в руке, щеки пунцовели от прилившей крови. Марго вздохнула, с усилием перевернула бумагу и прочла дальше:

«…с тех пор постоянно о Вас думаю. Счастлив знать, что Вы не держите на меня зла и были в тот день на Петерсплатце. Я также хочу увидеться с Вами…»

По спине прокатилась теплая волна. Марго прикрыла глаза и сидела так, боясь шевельнуться, с головой звенящей и легкой, наполненной мыльными пузырями мыслей. Словно огромное колесо вновь подбросило ее и понесло вверх, над зелеными островками Пратера, над крышами Авьена, к самому солнцу — влекущему и обжигающему. Захочет — согреет теплом, захочет — сожжет дотла.

Такое новое, головокружительно странное чувство…

Марго и в самом деле почудилось, будто пол ускользает из-под ног, и это напугало ее. Распахнув ресницы, она судорожно вцепилась в письмо и, вникая в каждое слово, прочитала:

«В субботу будет открытие нового госпиталя на Райнергассе, я буду там. Приходите…»

Госпиталь? Не тот ли, куда инспектор Вебер обещал перевести Родиона? Он ведь тоже хотел что-то сказать тогда, на Петерсплатце…

Марго неуютно поежилась: букет, полученный от инспектора, так и остался вянуть в гостиной, не то, чтобы она намеренно игнорировала знаки внимания, но за всеми последними событиями — болезнью, встречей с епископом, бумагами покойного мужа, ответным письмом Спасителю, наконец! — она совершенно забыла о Вебере.

И теперь хризантемы, пожухлые и скучные, торчали в углу гостиной, а у Марго — из чувства вины или растерянности, — не хватало духа убрать их.

Она опустила все еще пылающее лицо и, боясь встретиться с ядовитым взглядом фон Штейгера, прочла до конца:

«Постскриптум. Ни один аристократический род империи не изобразит на фамильном гербе бражника Acherontia Atropos. Ни один — кроме вашего, Маргарита. Вы хотели бы узнать, почему?».

И еще ниже:

«Ответные письма прошу передавать следующим образом: с шести до семи утра у зимнего манежа будет ожидать мой кучер Кристоф, с семи до восьми вечера у восточных ворот — камердинер Томаш Каспар.

Всегда Вам преданный Г.»

Дойдя до последней буквы, Марго снова скользнула глазами вверх, к началу письма, и прочла его бегло, целиком, глотая слова, как микстуру. А потом еще раз. И еще. Пока не ощутила в желудке сытое тепло и не откинулась на спинку кресла, в радостном волнении разглядывая портрет.

Первый и единственный портрет, который когда-либо был у Марго.

В нем чувствовалась талантливая, но не совсем твердая рука. Размашистые штрихи выдавали натуру импульсивную и — пылкую? какая точная характеристика для человека, в чьих жилах течет огонь! — одновременно пугающую и притягательную.

В той же манере оказались выполнены иллюстрации в подаренной книге.

Если бы не имя — Рудольф Габихтсберг, — Марго бы подумала, что автором является сам Генрих.