Ника, Эрн и осколки кружев (СИ)

Моника замерла, прислушиваясь, наслаждаясь этой мелодией, которая казалась ей до боли знакомой, будто она снова очутилась на ярмарке, а брат вот-вот принесёт леденцы, потреплет её по голове и отведёт за руку домой. И уже там, в тишине, она будет жмуриться от счастья и пытаться сделать безразличное лицо под строгим взглядом матери. Девушка даже сжала ладони, проверяя, не налипли ли на них сахарные крошки, а потом вздрогнула — музыкант смотрел прямо на неё, не мигая и не позволяя вырваться из плена старческих глаз.

— Поди сюда, красавица, — поманил он её. Только теперь Ника заметила, что песни уже не поются, струны молчат, а бродячие артисты присматриваются к ним с Эрном с подозрением и недоверием. — Я вижу, что в твоей душе откликается моя музыка. Нет в тебе зла, как и жестокости.

— Простите, что вот так прервали вас, — извинилась Моника и шагнула ближе к костру. — Просто мы замёрзли и немного проголодались.

— Погреться пустим, — кивнул старик. — Как не пустить к костру путника в лютую зиму? А вот за провизию заплатить придётся. Спой, сыграй или станцуй, — старик поднялся с небольшого деревянного чурбачка и протянул Нике свой инструмент. — Плата должна от сердца идти, чтобы душу наизнанку вывернуть.

Моника посмотрела на Эрнарда, но тот сунул руки в карманы тонкого пальто, насупился и попытался сделать вид, что ему не холодно, не голодно и вообще он не при чём. Динстон с Арнаном и Татией еще не достигли привала, а Кайдо будто и вовсе растворился. Наверняка использовал этот свой теневой шаг, которому Ника должна научиться за два дня. Девушка покачала головой, постояла немного, протягивая ладони к костру, а потом решилась.

— Сыграй мне что-нибудь, — обратилась девушка к музыканту, срывая с себя плащ и выходя в центр. — Сыграй так, чтобы самые жестокие сердца отозвались, чтобы даже бесчувственный чурбан рыдал от чувств.

Старик принял вызов, перебрал несколько аккордов, а потом ударил по струнам. Мелодия, что полилась из-под его пальцев, пригвоздила Монику к стылой земле, приморозила от пяток до макушки, а затем разлилась в груди жарким пламенем, расплавляя обиды и горечь, сжигая злость и ярость. Ника закрыла глаза и отдалась этой музыке, что проникала в самую душу, заставляла кровь бежать быстрее. Танец и бой сплелись в движениях девушки: гибкие и плавные изгибы чередовались с резкими прыжками, взмахи ног переходили в волну, затухающую на кончиках пальцев. Кисти рук продолжили движение бёдер, а разметавшиеся волосы обрисовали пируэты, завершая танец и возвращая девушку на стоянку в рилантийских горах.

Моника повела плечами, вдохнула морозный воздух и прогнулась в такт с финальным аккордом. Её волосы касались земли, ладони устремлялись к небу, словно пытались дотянуться до облаков. Выглянувшая луна осветила раскрасневшееся лицо девушки и горящие глаза, в которых больше не было тоски и сомнений. Ника плавно выпрямилась и снова застыла, встретившись взглядом с женихом. Девушка не знала, как давно Арнан наблюдает за её танцем, но это не имело значения — в глубине души Моника надеялась, что он увидит танец и поймёт её чувства.

Всё вдруг стало не важно. Он здесь, рядом. Смотрит на Нику таким взглядом, что каждая клеточка в её теле отзывается и дрожит. Старик-музыкант снова ударил по струнам, и вот Арнан уже держит руку Моники в своей, ведёт в этом безумном танце, заставляет верить, что ещё не всё потеряно, что стена между ними растает и наступит весна. Пусть многое не сказано, ещё больше — надёжно спрятано в сердцах будущих супругов… вместе они сумеют справиться, преодолеют эти преграды, раскроют свои сердца и души. И тогда наконец смогут обрести счастье.

Музыка лилась бальзамом на обнажённые нервы Ники, смазывала ссохшиеся струны в душе и излечивала появившиеся на сердце царапины. Девушка сближалась с Арнаном, отстранялась и кружилась вокруг него, чтобы снова броситься в его объятия. И он ловил её, прижимая к себе с каждым разом всё крепче, опаляя дыханием кожу и даря надежду. А затем вдруг всё резко закончилось: замолчали струны, рука Арнана стала ледяной и тяжёлой, а сама Моника ощутила, как давит на грудь фибула с трилистником, наколотым на кинжал, как горит клеймо на нежной коже.

— Урок второй, — мрачно произнёс Кайдо, вынул из бока Арнана клинок и обтёр его о пальто мужчины. — Не показывай привязанностей, ибо нет большей уязвимости, чем открытое сердце, полное любви.

— Нет! — закричала Моника, поняв, что наёмник совершил. — Я уже теряла его однажды, больше я этого не допущу!