Ника

Скоро, как по команде, умолкли разговоры. В наступившей тишине слышно было, как Лиза собрала в ведра миски и ложки, понесла на реку мыть.

Вернувшись с водой, Алексей застал всех спящими. Под кустами, под деревьями, под навесом — везде распластались по земле неподвижные тела. Под молодым кудрявым вязом, в густой синей тени лежала Ника, закрыв лицо косынкой, спала так крепко, что не шелохнулась, когда Алексей дотронулся до ее загорелой горячей руки. Постояв около нее, тихонько отошел немного в сторону и повалился в высокую траву.

Проснулся он от говора и шума. Люди вяло потягивались, кряхтели, что-то говорили. Разморенный сном и жарой Алексей поплелся на ближайшее озерко, лег на низкий, поросший осокой берег, запустил руки в воду. Вода была тепловатая, с запахом тины и водорослей. Он плескал ее на плечи, на лицо, на шею, окунул в воду голову, подержал, пока хватило дыхания, потом встал и пошел на стан. Вода стекала с волос по спине и груди, майка прилипала к телу. Войдя в тень деревьев, где пробегали струйки воздуха, он почувствовал на мокром теле свежесть.

После чая Алексей пошел раскидывать валки. Работал рядом с Никой. Сейчас он не думал о практической пользе того, что делал. Просто движения собственного гибкого, сильного тела доставляли наслаждение. Изредка он перебрасывался с Никой незначительными словами. То он скажет о яркой бабочке, севшей ей на оголенную шею, то она вытащит из валка понравившийся цветок: «Смотри, какая прелесть!» И опять надолго замолчат.

Давно ли начался день, а солнце уже время паужина показывает. Огляделась Ника окрест, и удивление взяло ее: большой луг был весь скошен, и косцы, дав отдых лошадям, курили, лежа на поваленной траве. К ним подошел Лавруха с косой на плече, присел, выкурил трубку.

— Робята! — крикнул он. — Как тут закончите, давай вон к тем куртинам, — и махнул рукой по направлению рощицы высоких серебристо-зеленоватых осокорей на возвышенности за озером.

— Ладно, — за всех ответил Алексей.

Косцы повели в поводу лошадей с косилками. Вскоре они скрылись за кустами. Но лязгание косилок доносилось еще долго.

Женщины и девушки одна за другой покидали луг. Вот и Ника дошла до конца вала и сделала последний взмах граблями.

— Алеша, помочь тебе вал добить?

— Не надо. Отдохни, пока я кончу.

Она легла на спину под деревом, вся расслабла от усталости. Каждый мускул пронизывала ноющая истома, было приятно ощущать телесную тяжесть и состояние неподвижности. Сквозь листву видела густо-синие лоскутки неба, такие далекие-далекие, что чувствовала немыслимое расстояние до них и оторванность. И тем надежнее ощущалась слитность с землей, на которой она лежала, слушая, как шумит в висках кровь, как шуршат в траве невидимые букашки.

«Уснуть бы», — думает она, закрывая глаза, но тут же встает и идет на другой луг, где стрекочут косилки. Пружинит под ногами дернина, мнется, шуршит трава, потрескивают сучья. Густо-синие тени лежат под деревьями, неподвижные листья блестят, обильно залитые солнцем, изнывают в зное. Осколками стекла сверкают озера, отражая высокое небо с редкими маленькими облачками, похожими на охапки кудели.

* * *

Солнце еще не село, когда Лиза опять стала барабанить по пустому ведру; она наварила пшенной каши, вскипятила чай. Со всех сторон потянулись на стан косцы. Усталость сделала людей молчаливыми. Мало-помалу, после того как все выкупались и собрались за столом, стали вспыхивать разговоры.

— Поработали неплохо, — сказал Лавруха, допивая пятую кружку чаю. — Пожалуй, можно бы побольше покосу взять.

— Больше лесхоз не дает: своим, говорят, работникам надо.

И пошел разговор о покосах, о сене, о скотине, о молоке… Говорили пожилые, а молодежь переглядывалась, пересмеивалась.

— Завтра начнем чуть свет, по росе легче косится, — сказал Лавруха, позевывая и приглядывая место для ночлега, где продувает, чтобы меньше беспокоили комары.

— А как проспим до солнца? — ответила Ника.

— Я не просплю. Как будильник, просыпаюсь по заказу. — Лавруха хвалился без удержу. — А кто будет потягиваться да прохлаждаться, я того хворостиной.

— Хворостина-то о двух концах, — сказала Ника, задорно смеясь.

— А я за оба конца ухвачусь, а серединой лупить стану, — Лавруха задрожал от мелкого смеха.

— За середину тоже можно ухватиться, — не унималась Ника, желая, чтобы последнее слово осталось за ней. — Это уж кто как сумеет.

— Да ты сумеешь. Бой-девка!.. Не дай бог, кто тебя в жены выберет.

— Я сама себе мужа выберу, когда захочу.

Все засмеялись, а Ника продолжала уже без смеха, серьезно, веря в то, что говорила:

— Прямо скажу: люблю тебя и хочу быть твоей женой. Вот и все!

— А как откажет? — в тон ей серьезно спросил Лавруха.

— Откажет так откажет, как-нибудь перестрадаю.

— Самолюбия женского у тебя нет, — сказал Славка осуждающе, точно палкой швырнул в нее. — Девушки никогда не признаются в любви первыми и не предлагают себя в жены.

— Мало ли что! — ответила Ника, вскинув голову и вызывающе глядя в Славкино лицо, огрубленное в свете костра резкими тенями. — С других пример не беру, поступаю по-своему.