Никаких принцесс [СИ]

— А я только что приехала. Скоро адаптируюсь.

— Что это значит?

— Сольюсь с коллективом.

— То есть?..

— Слушай, ты отстанешь от меня сам, или тебя нужно в лицо вежливо послать? — не выдерживаю я.

— Не отстану, — улыбается он. Как-то очень уж радужно и солнечно для человека, которого только что попытались отшить. — Ты мне нравишься.

— Ты сумасшедший?

— А ты уверена, что можешь понравиться только сумасшедшему?

Я некстати вспоминаю Дамиана. И его комнату.

— Да!

— Ну а я привык считать себя нормальным, и ты мне всё равно нравишься, хоть ты и колючая, как ёжик, — и берёт меня за руку. Панибратски так.

— Отпусти!

— Зачем?

— Затем!

— Нет.

До дворца мы успеваем поругаться, неожиданно помириться — с этого Туана как с гуся вода все мои уколы. И расстаёмся уже почти приятелями. По крайней мере, я мирно желаю ему пойти утопиться в ближайшей речке, а он мне — спокойной ночи.

— Как кролика зовут? — кричу я ему вслед.

— Томми! Он любит яблоки!

Томми. Надо же — как юного принца Томми, брата Ромиона и Дамиана. Забавно.

Уже ночью, укрывшись одеялом с головой — чтобы не слышать, как жужжат ночные виспы (а то сейчас прихлопну гадов, потом ещё и на суд за убийство попаду) — я размышляю, поглаживая спящего рядом Томми. И вдруг понимаю две вещи: со встречи с Туаном я ни разу не вспомнила Дамиана. До этого момента. Ну да я же говорила, что всё пройдёт…

И вторая вещь: у Туна ярко-зелёные глаза. Пронзительно-зелёные, прямо как… У «маски». Но не может же это быть он. Голос вроде другой. И… Злодей, спец по слабостям, будет препираться с жертвой из-за кролика?

Да и какой из Туана злодей? Милый мальчик, непосредственный и дружелюбный. Вот и всё. А у меня со всеми этим снами скоро паранойя начнётся. Что теперь, от всех зеленоглазых шарахаться?

Спать, спать, спать! Боюсь каких-то монстров под кроватью — и с тем же успехом. Глупости это всё. Спать!

Вот странно: я могу по пальцам пересчитать те моменты, когда мне снились кошмары. Я уже говорила, что тщательно блюду режим питания и сна — «Скажи болезням „нет!“». И я убеждена, что никаких кошмаров при таком образе жизни быть не может. Ха, да я способна во сне посмеяться даже над математиком, который требует, чтобы я построила для него сотню парабол. Примерно этим же способом, кажется, в каком-то из «Гарри Поттеров» избавлялись от полтергейста… Вроде бы. Ну, когда представляешь что-нибудь весёлое, и лепишь его к кошмару. Тот сразу превращается в абсурд, и тебе смешно. Моё подсознание всегда так поступает, когда я испугана — но последнее время мне стала сниться такая отборная и качественная гадость, что юмор уже не помогает.

Допустим, я ещё могу мысленно — правда, только проснувшись — пририсовать злодею в маске рожки и коровий хвост и отправить плясать на зелёный лужок под «Du hast». И даже когда мне снится кладбище а-ля хоррор с привидениями, я тоже могу пошутить и представить, как зомби отплясывают лезгинку или калинку-малинку.

Но есть моменты, когда моя закалённая общением с крёстной ведьмой и Рапунцель психика даёт сбой. Думаю, у многих, если не у всех, имеется запрятанный далеко на подкорку детский страх, когда ты испугался так, что помнишь и десять, и двадцать лет спустя, пусть даже это какая-то мелочь вроде страшилки про красную руку, чёрную простыню и зелёные пальцы или громадное, красочное изображение кузнечика со всеми подробностями его хитинового покрова.

У меня это картинка из детской книги — «Дикие лебеди» Андерсена. Сказка мне нравится, я всегда сочувствовала Элизе (хотя она, конечно, безвольная дура в первой половине истории: запросто дала королеве себя облапошить). Но потом, уже в конце, есть момент, где принц (или король?), женившись на Элизе, узнаёт, что она каждую ночь (или не каждую? не помню, я давно читала) ходит за крапивой на кладбище. Принц тайно идёт за женой, видит, как она рвёт эту крапиву… Фантазия иллюстратора сказки дорисовала много деталей, о которых сам Андерсен, быть может, и не задумывался. Например, он населил ночное кладбище ведьмами, очень похожими на зомби, заставил их выкапывать могилы, а потом жрать мертвецов. Ещё посреди кладбища танцевали черти — вокруг котла, в котором варилась какая-то мерзость. Но особенно мне запомнилась одна ведьма, зелёная, как авокадо, в чёрном глухом платье, с выпученными глазами и лицом, как у обтянутого кожей черепа. Она сидела где-то у котла, рядом с чертями, на коленях у неё лежал некто без головы, а ведьма, запрокинув голову, готовилась его, полагаю, съесть.

Я очень понимала принца, увидевшего свою жену в таком окружении и резко её разлюбившего. Я бы тоже сто раз подумала: а только ли за крапивой ходит моя суженая, когда на кладбище так весело?

Виллинда, когда я показала ей эту картинку, рассмеялась и сказала, что всё это глупости: шабаш так не проходит. Я поинтересовалась: а как он проходит? Крёстная подумала, повертела в руках книгу сказок, полистала… И сказала, что больше трёх ведьм собирается редко. Ведьмы большие индивидуалисты и интроверты. Им вместе колдуется плохо. А кушать покойников вообще опасно для здоровья. Они ядовитые, эти покойники.