Никакой власти. Теория и практика анархизма

Второй аспект критики Зерзана связан с отрицанием квалифицированной защиты Гудманом «науки». Проводя различие между бюрократическим пониманием науки и аристотелевской концепцией науки «как акта чуда», Гудман придерживался позиции, пропагандируемой ранними поколениями анархистов XIX — начала XX века, которые не только «отстаивали дело "науки" против традиций, религии и предрассудков»144, как это делал Бакунин, но и приняли это в качестве принципа, на основе которого должно функционировать анархическое общество. Аналогичным образом представление Гудмана о науке было связано с широким видением социальных преобразований. Соответственно, «одной из областей науки», которую граждане обязаны изучать, он назвал «экологию человека». Чтобы ограничить возможности правительства принимать решения за людей, Гудман призывал заниматься «естественными науками, физической и психической гигиеной, социологией и политэкономией, анализировать проблемы урбанизма, транспорта, загрязнения окружающей среды, дегенеративных заболеваний, психических болезней, пестицидов, неизбирательного применения антибиотиков и других сильнодействующих лекарственных средств и т.п.»145. С точки зрения Зерзана, такой подход ошибочен. Образование не может происходить изнутри иерархических символических систем. Скорее, оно должно основываться на возвращении к дикой природе: на воссоединении с неприрученными, по-настоящему экологичными и более мягкими системами знаний146.

Обмен опытом и анархические культуры

В то время как передача знаний и практическое обучение часто переходят одно в другое, философия, лежащая в основе этих двух типов обмена опытом, указывает на особые анархические культуры. В одном из своих наиболее подробных рассуждений о передаче знаний как о практике недоминирования, Кропоткин утверждал, что генерирование знаний и обмен ими могут способствовать не только транснациональному образованию, но и распространению анархии как практики низового уровня. Опираясь на работы географа Александра фон Гумбольдта, он провел различие между местными знаниями, или Heimatkunde (нем. «краеведение»), и глобальными знаниями, или Erdkunde (нем. «география»), чтобы представить себе процесс создания транснациональных знаниевых сообществ. Люди вовлекаются в эти сообщества с самого детства и участвуют в них на протяжении всей взрослой жизни, обеспечивая платформу для развития обучения снизу. Каждый узнает о местности, в которой живет, и о мире за ее пределами посредством обмена знаниями. Обучение происходит благодаря диалогу и свободному распространению идей, отказу от авторских прав, а также посредством путешествий и межкультурных обменов. Местные жители получают возможность формировать свою среду обитания, применяя полученные знания о других локациях к своим собственным и обмениваясь практическим опытом. Культуролог Надин Уиллемс говорит об «интеллектуальных зонах сопряжения» и «перетекании идей», характеризующих, например, взаимодействие Реклю и японского философа и активиста Исикавы Сансиро, казненного в 1911 году147. Именно так Кропоткин и представлял себе создание глобальной базы знаний.

Если этатистские культуры возлагали на интеллектуалов задачу выбирать оптимальные пути социального развития, то анархические культуры предоставляли местным жителям самим определять свою жизнь. Кропоткин полагал, что язык обусловливает различные способы познания, и потому считал возможным развивать глобальное знание с разных точек зрения, а не только с западной или европейской. Толстой аналогичным образом подходил к переводу — как к диалогу или беседе. Будучи самым переводимым автором в Японии на рубеже XIX — ХХ веков, он продвигал подход, который бросал вызов «неравноправным отношениям» и поддерживал «транснациональный обмен, осуществляемый на равных основаниях». Позиция Толстого «подразумевала неиерархический миропорядок, выходящий за пределы эпистемологических рамок отношений между Востоком и Западом». В частности, в его представлении «создание базы знаний опиралось на взаимные первые и повторные переводы как действие и реакцию, высказывание и ответ, определение и переопределение». Этичная лексика «согласовывалась между языками с целью создания новых языков. Таким образом, перевод получался разнонаправленным и диалектичным, стирая различие между "оригиналом" и "переводом"»148. Для Кропоткина такой обмен и представлял собой «науку». «Ученые Западной Европы станут возражать против этого», — утверждал Кропоткин, однако подлинные ученые должны осознать, что обучение предполагает «доведение важнейших работ, написанных на любом языке, до сведения всего научного мира»149.