Никакой власти. Теория и практика анархизма

Это может показаться странным, но де Пюид был готов включить анархию в свой набор политических систем. Дело в том, что к федералистским предложениям Прудона он относился столь же критически, как и к различным этатистским вариантам республиканцев, либералов и монархистов. По его мнению, анархисты выпадали за рамки плюралистического панархистского поля, поскольку набор их политических моделей был ограничен. Анархия в его представлении предлагала такой же узкий выбор, как и монархия, и республика. В отличие от анархистов, панархисты признавали весь спектр моделей управления с целью удовлетворить существующий у политических потребителей спрос.

С точки зрения анархистов, де Пюид напрасно отождествлял правительство с государством. Он либо неправильно понял, либо ошибочно отверг анархическую идею о фундаментальном различии между этатизмом и анархией. Де Пюид поместил анархию и этатистские формы правления в единый спектр, в то время как анархистские классификации систем правления подразумевали фундаментальное разделение на монархические, республиканские и либеральные. Безусловно, это также означало, что у анархистов было меньше вариантов для выбора, чем предлагал де Пюид. Они явно не могли одобрить формы правления, узаконивающие неравномерное распределение власти, эксплуатацию и доминирование. Однако, помимо этого, основного, пункта, не существовало единого представления об анархических принципах организации общества. Анархисты расходились во мнениях о том, какого рода власть необходимо ограничивать и как реализовывать эти ограничения наиболее эффективно, чтобы защитить анархические принципы.

Некоторые анархисты утверждали, что конституционную основу анархии разработать в принципе невозможно. К их числу относился Эмиль Арман, сторонник свободной любви и пропагандист антимилитаризма. Описывая жизнь как эксперимент, он утверждал, что анархисты должны стремиться прожить ее «неизменно… вне закона, морали или обычаев». Жизнь как эксперимент «рвет все программы в клочья, попирает право собственности, выбивает окна и покидает башню из слоновой кости[13]. Будучи скиталицей, она уходит из города Общепризнанных Фактов через ворота Страшного суда в поисках приключений за его стенами, открытая для неизвестного»252. Единственное правило, которое допускалось, — это отсутствие любых правил. На самом деле политика Армана была более многогранной. Он объединил свое восторженное представление об эксперименте с концепцией самоорганизации и ожидал от экспериментаторов спонтанных коллективных действий:

«Индивидуалист знает, что отношения и соглашения между людьми должны устанавливаться в добровольном порядке; договоренности и контракты — иметь определенную цель, конкретный срок и не являться обязательными; они всегда должны предусматривать возможность расторжения; не будет существовать пункта или статьи соглашения или договора, которые не взвешиваются и не обсуждаются перед достижением согласия; односторонний договор, обязывающий кого-либо выполнить обязательство, не принятое им лично и сознательно, будет невозможен. Индивидуалист знает, что ни одно экономическое, политическое или религиозное большинство, ни одна социальная группа не сможет заставить меньшинство или одного человека против его воли подчиниться решениям или постановлениям большинства»253.

Ответ Армана говорит о глубоком и давнем предубеждении анархической мысли против конституции. Однако его неприятие планов, сформулированных другими анархистами, было обусловлено отказом признавать то, что правила, заложенные им самим в умы его «экспериментаторов», обладали конституционным статусом. Хотя анархисты в основном неохотно используют язык конституционализма для анализа своих предложений, те, кто менее щепетилен в отношении нормотворчества, утверждают, что более детальная спецификация анархических социальных отношений, возможно даже выходящая за рамки человеческого общества, одновременно и необходима, и желательна.