Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

Эти залы полны призраков. Вот, заметьте. Они неслышными шагами выходят из моей двери, влача за собой беззвучные цепи. Видите их разинутые, как у рыб на песке, рты и полночные провалы глазниц, которые смотрят в никуда и ничего не выражают? Я населяю тьму подводной зеленью — обращаю ее в серость, развешиваю паутину. Они приближаются, трепеща, словно жаждут высказаться, но спохватываются, что им нечего мне сказать; ни опасений, ни предчувствий. Лишенные смысла, они просто пребывают нигде, обезвеществленные до призрачности. Тысячи тысяч поколении повешенных. Подумайте только, Инспектор! Я напрягаю ум, чтобы постичь их, их — мое безнадежное будущее. Меж нами — ничего общего. Все вперед и вперед неслышно шагают мертвые, глядя пустыми глазницами. Они существуют во мне, а не в «давнем прошлом», ибо прошлого нет, во всей этой вселенной нет ничего, лишь острие бритвы между памятью и воображением, мгновенное узнавание между мертвыми существами, навечно расчлененными… или еще ожидающими рождения. Мое собственное существование миг назад навсегда исторгнуто из жизни. Секунда за секундой мир падает и захлопывается, как крышка гроба. Неужто ничего не остается — только порядок, завещанный призраками призракам, — каменные оковы мертвых идей, стальная решетка на мошонке Нового Агнца? Вот вам и весь источник силы. Вот вам и человек действия.

«Ха-ха! — смеетесь вы. — Парадокс! Непреодолимое противоречие!»

Ничуть! Поговорим о великих — или даже глупых — произведениях искусства; о грубой материи, которая разрушается, как древние горы; о вечных мгновениях. Но для этого не хватит времени, я с вами согласен. Руль на борт, приятель, держать подальше от водоворотов, подальше от черных дыр, ввысь по всем румбам, к родному берегу видений!

«Да вы это всерьез?» — говорите вы огорченно.

Шучу, шучу. Все это шуточки. Вы садитесь.

(Что серьезного в песочных замках, в бумажных розах, которые мастерит старая дама? Кто, когда строил реальность на песке, на старой креповой бумаге, из которой делают цветы?

Се ты, о господи!

Се кто?

Тс-с-с!)

Гость теперь только замечает у ангела крылья. Он слегка смущен. Но он не дурак. Помалкивает и ждет, когда все само прояснится.

— Вы говорили про обман, — напоминает гость.

— Ах, это, — отзывается мореход, и вид у него хитрый и очень довольный. — Да вы, я вижу, рационалист.

VI

Настиг и подобрал меня китобоец «Иерусалим» из Нантакета, находившийся в трехгодичном промысловом плавании, — и плачевнее зрелища не представлял собой ни единый парусник, когда-либо бороздивший океан на планете Земля. Лишь только мою яхту подняли на борт вместе с моим полубездыханным телом и старший помощник жестом показал, что я живой, капитан в сопровождении седовласого человека молча удалился в свою каюту.

Я лежал в беспросветной темноте кают-компании и старался определить границы реальности, расчленить бред и воспоминания. Среди образов моей памяти — бредовых или нет (в основных чертах — нет, как выяснилось впоследствии) — грозно и головокружительно уходили ввысь корабельные снасти, на канатах — гроздьями крысы, ноки несут штормовые огни, смертно-белые паруса раздуты, и тиранически гордо вздымаются мачты, точно башни средневекового замка. Ванты раскачивались, как переплетенье лестниц Иакова, на них там и сям повисли сомнительные ангелы в зюйд-вестках, и полы их хлопали на ветру, будто испуганные крылья, в вышине же над ними, на грозовой черноте небес белели призрачные башенные зубцы вороньих гнезд. Короткобородые мужчины взирали на меня сверху вниз, как судьи. «Он приходит в себя, — говорит один из них. Свет фонаря багрянит его зрачки. Он склонился к самому моему лицу. — Пьяница».

Я отвернул голову. На палубе по колено в воде двигались негры, сверкая нагими, как у рабов на плантациях, спинами, и закрепляли добавочными канатами шлюпки. Я успел высказать благодарность за мое спасение — легко было представить, каких оно стоило трудов, — успел, пока китобоец еще прибирался перед штормом, и попросить, чтобы меня доставили на сушу.

— Ну уж это едва ли, — ответил один из них; это был второй помощник. Могильный юмор, который послышался мне в его смехе, заставил меня в страхе и гневе приподняться на локтях, чтобы поближе заглянуть ему в лицо. Но тут меня пронзила острая боль, небо закружилось колесом, и как ни сжимал я в праведном негодовании кулаки, я снова без памяти упал на спину.