Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

Дальше — больше, странности множились. У меня перед глазами все, как говорится, пошло колесом (все действительно кружилось, сэр). Я бил кулаком об стол не хуже любого из них — мы обсуждали откормку свиней. Кто-то предложил сыграть по маленькой. «Н-не позволю!» — крикнул я; нашли дурака. Тут они все стали меня благодарить. Захоти я только, подумалось мне, я бы всю эту богом забытую шайку-лейку обратил в христианство. Потом предложили еще какое-то развлечение, какое — я не разобрал, но более или менее согласился, радостно, во весь рот улыбаясь и мы все тут же собрались вон из гостиницы (когти китоловов царапали меня по плечу), и все выкатились на темную улицу с гиканьем, и земля уходила у меня из-под ног, и я падал и каким-то чудесным образом оставался на ногах, как сонный медлительнокрылый баклан на рее судна в качку, — и я орал в ночи, как Вельзевул, в согласном хоре моих пиратов. О радость причастия!

Память о том, что было непосредственно после этого, улетучилась из моей головы как дым. Помню вверху на лестнице нелепую фигуру матери в ночной рубашке, костлявая рука с фонарем вытянута, точно испуганное крыло, рот растянут судорогой, тощие колени ходят ходуном. Я, кажется, говорю слезно что-то про свою любовь к отцу. Потом темь; а потом, много позже, было вот что: меня мутит, смутный, я стою на ветхом дебаркадере у заброшенного пакгауза «Пэнки и К°» и смотрю на прогулочную яхту под названием «Независимость». У нее небольшая кабина на палубе и оснастка по типу шлюпа. Какого она водоизмещения, непонятно, но, наверно, человек восемь может принять без труда. Сначала мне чудится, что я в южном Иллинойсе, но потом взгляд мой ускользает в полуночную даль океана, и истина, леденящая душу, как айсберг, открывается мне. Эти морские ублюдки продали мне яхту! Веселые мои пираты скрылись, беспечно покатились по белу свету, на семьдесят пять долларов обеспеченнее, чем я.

Ну, я сначала, понятно, взбеленился. Кажется, никто на свете не терпел такого подлого надругательства! Много спустя мой приятель Билли Мур убеждал меня, что я, может быть, и сам к этому руку приложил. Кто знает, сознание работает и на таких глубинах, куда не достигает рассудок. Но все это мне было невдомек в ту ночь на дебаркадере, и я бесился и колотил кулаками по доскам. «Не доверяй — не раскаешься», — говорил мой дядя-отшельник, глядя не на меня, а на свою трубку, словно квакер на общей исповеди.

Не знаю, сколько времени я так предавался младенческой ярости, знаю только, что делал это ото всей души. Я рыдал, как мальчик, глубоко чувствуя свое жестокое и полное одиночество среди моря и неба без края и божества, у стены обанкротившегося склада пиломатериалов. Единственно, чего мне не хватало в этих корчах горя, это любящего и восхищенного взора какой-нибудь сострадательной Миранды. Ее отсутствие, без сомнения, побудило меня наконец уняться, сесть, свесив ноги, упершись локтями в колени и подбородком в кулаки, и приступить к размышлениям.

Погода начинала меняться, задувал теплый юго-западный ветер, и дурнота моя стала понемногу меня отпускать. Я прочел название яхты, выведенное золотыми буквами по носу: «Независимость»! — и его иронический смысл заставил меня рассмеяться. Поначалу это был байронический смех над самим собой, горький и философский. Но пока я так смеялся, в душе моей наступила перемена. Я вдруг понял две вещи: морские волки продали мне чужое судно, стало быть, оно мое и при этом не мое, как и все мироздание, — это во-первых, а кроме того, глядя на восток в даль океана и ощущая пульс волн и ветров, я осознал, что вслед за Платоном и Плотином, вопреки всем рассудительным речам о южном Иллинойсе, я хочу туда. В текучести вод лежит высшая истина, безбрежная, бесконечная, как бог! — говорил я себе. Лучше мне погибнуть в ревущей бездонности, нежели стать… кем-то там такое. (Не помню точно, как я рассуждал.) Яхта словно старалась внушить мне некую мысль, легонько ударяя бортом в корявые бревна дебаркадера. И я сам не заметил, как перевалился через фальшборт и взялся вычерпывать воду — в кокпите чуть не до половины плескалась вода. Потом я поднял грот и кливер, как, я видел, делают другие, и под всеми парусами храбро вышел в море.