Никита Хрущев

— Есть еще один вопрос, о котором нужно сказать, — объявил Хрущев. — Президиум Центрального комитета после неоднократного обмена мнениями и изучения обстановки и материалов после смерти товарища Сталина считает необходимым поставить на закрытом заседании съезда доклад о культе личности. Видимо, этот доклад надо будет сделать на закрытом заседании, когда гостей никого не будет. Почему, товарищи, мы решили поставить этот вопрос? Сейчас все видят, чувствуют и понимают, что мы не так ставим вопрос о культе личности, как он ставился в свое время, и есть потребность получить объяснение, чем это вызывается. Нужно, чтобы делегаты съезда все-таки больше узнали и почувствовали, поняли бы больше, чем мы сейчас делаем через печать. Иначе делегаты съезда будут чувствовать себя не совсем хозяевами в партии.

Почему секретный доклад был прочитан уже после избрания руководящих партийных органов, что считается завершением работы съезда? Обычно говорят, что Хрущев решился выступить против Сталина в последний момент, чтобы его никто не остановил. Это не так. Причина другая.

Маршал Ворошилов удрученно заметил, что после такого доклада никого из них не выберут в ЦК. Разве делегаты проголосуют за людей, которые участвовали в преступлениях против собственного народа? Члены Президиума решили не рисковать: пусть сначала нас выберут, потом узнают правду. Так что сам по себе доклад вовсе не был неожиданностью. Шоком стало все то, что люди узнали.

На четвертый день работы съезда П. Н. Поспелов и А. Б. Аристов представили Хрущеву проект выступления. Первому секретарю текст не понравился — сухой, нудный, так на важнейшие темы не говорят. Он вообще тяготел к живой речи, часто отрывался от составленного ранее. Никита Сергеевич вызвал стенографисток и передиктовал. Обратился за помощью к секретарю ЦК по идеологии Д. Т. Шепилову, самому образованному в партийном руководстве. Увидев своими глазами секретные материалы из архивов госбезопасности, Шепилов столь же искренне стал осуждать Сталина, как прежде восхищался им.

— Подходит Хрущев, — вспоминал Шепилов. — «Дмитрий Трофимович, выйдем на минутку». Пошли в кулуары, где всегда закусывали, и он говорит: поможете?

Шепилов поработал над текстом и принес новый вариант Хрущеву.

Но сам он понимал скромность своего вклада:

— Я не автор и не соавтор его. Когда Хрущев стал читать доклад, я улавливал только некоторые абзацы, которые я сделал, фразы... Ну, и по стилю.

Никита Сергеевич использовал то, что сделал Шепилов, кое-что взял из письма Снегова. В чем-то обострил текст, в чем-то смягчил.

В докладе комиссии говорилось о том, что никакой оппозиции вообще не существовало — мнимые антисоветские организации, троцкистские, зиновьевские и бухаринские блоки и центры придумывала госбезопасность, арестованные признавались в чем угодно после истязаний и пыток. Вывод комиссии означал, что необходимо реабилитировать лидеров оппозиции и вообще перестать называть их врагами. Хрущев это важнейшее положение вычеркнул. Не решился признать, что внутреннего врага вообще не существовало. Пытаясь объяснить, как стали возможными массовые репрессии, Хрущев сделал акцент на личных качествах вождя:

— Сталин стал капризным, раздражительным, физически слабым, тогда в большей степени проявились подозрительность, болезненная мания преследования. Он чуть не в каждом видел врага. Ему следствие не нужно было, потому что человек с таким характером, с таким болезненным состоянием сам себя считал гением, сам себе навязал мысль, что он всеведающий, всезнающий и ему никакие следователи не нужны. Он сказал — и их арестовали. Он сказал надеть кандалы — так и будет. Сам вызывал следователя, сам его инструктировал, сам ему указывал методы следствия, а методы единственные — бить.

Хрущев разослал проект доклада всей партийной верхушке. Члены Президиума и секретари ЦК проект одобрили. Никита Сергеевич дорабатывал текст до последней минуты. Сохранилась обильная правка, сделанная М. А. Сусловым. Поправки Хрущев учел.

Окончательный текст был готов 23 февраля. На следующий день делегаты съезда выбрали членов нового состава ЦК. 25 февраля утром, на 20-м по счету заседании съезда, председатель правительства Н. А. Булганин предоставил слово Хрущеву.

«Съезд выслушал меня молча, — вспоминал Никита Сергеевич. — Как говорится, слышен был полет мухи. Все оказалось настолько неожиданным. Нужно было, конечно, понимать, как делегаты были поражены рассказом о зверствах, которые были совершены по отношению к заслуженным людям, старым большевикам и молодежи. Сколько погибло честных людей!.. Считаю, что вопрос был поставлен абсолютно правильно и своевременно. Не только не раскаиваюсь, но доволен, что правильно уловил момент и настоял, чтобы такой доклад был сделан. Ведь людей держали в тюрьмах и лагерях».