Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Ради светлого будущего Кастро без колебаний решался на жертву — Куба погибнет, но социализм победит. Возможно, ради этого, ради этой минуты он без колебаний согласился на размещение на острове чужих ракет, иностранных военных формирований. «Родина или смерть! Мы победим!» — стало смыслом его существования. Именно поэтому Кастро сохранял невозмутимое спокойствие перед лицом нависающей опасности. Алексеев догадывался о его жертвенной решимости, но не отдавал себе отчета, как далеко она простиралась.

Именно поэтому Кастро с крайним неодобрением и даже подозрительностью относился к появившимся в последние дни и часы идеям обменять американские ракеты в Турции на советские на Кубе. Опять, как и в начале века, янки устраивают торг за спиной кубинцев, пытаются разменять святую идею на какие-то ракеты!

О решении принести Кубу в жертву требовалось поскорее сообщить в Москву. Пусть они там в своих планах учтут, что Куба готова погибнуть ради торжества…

Все последние дни мысли Кастро кружились вокруг этой идеи великой жертвы. Но сообщение в Москву не складывалось, он никак не мог отыскать нужные слова, скромные, не выпячивающие героизм, а веские и доходчивые. А время поджимало. 26 октября Кастро получил доверительную информацию от президента Бразилии Гуларта, что вторжение произойдет в течение 48 часов. Сомневаться не приходилось. США не могли не проинформировать о высадке десанта членов Организации американских государств, организации, в которую совсем недавно входила и Куба. Решительный час настал!

Так что же конкретно происходило в Гаване? Сохранились документы тех дней. Начальник архивного управления МИД СССР Ковалев в январе 1991 года на международной конференции, посвященной этим проблемам, рассказал о содержании еще недавно секретных донесений посла Алексеева. Присутствовавший там сам посол Алексеев время от времени комментировал и дополнял свои шифровки.

Кастро, как и Сталин, часто путал день с ночью, выбиваясь сам из установленного природой ритма сна и бодрствования и ломая привычные стереотипы у всех, кто с ним соприкасался. Это в обычные дни, а тогда, в октябрьской круговерти он вообще перестал отличать свет от тьмы.

«27 октября в два часа ночи (время, естественно, кубинское) мне позвонил Дортикос, — докладывал в одной из своих шифровок в Москву советский посол, — и сообщил, что ко мне в посольство выехал Фидель Кастро. Он хочет обсудить последние события».

Спал ли Алексеев, в шифровке не сообщается, но встретил он своего друга Фиделя с обычным радушием. Кастро выглядел крайне взволнованным. Он сказал, что время решений пришло, он должен продиктовать письмо Хрущеву. До высадки американского десанта остаются считаные часы.

Нервничая, Кастро начал диктовать приехавшему с ним секретарю. Алексеев знал испанский язык (не раз переводил ответственные беседы), но не в совершенстве. Сегодня он едва улавливал смысл. Кастро путался, сердился, бросал фразу на середине и начинал все сначала.

Улучив момент, Алексеев покинул Кастро и передал в Москву короткую шифровку. В ней он сообщал, что Фидель находится в советском посольстве и готовит личное письмо Н. С. Хрущеву. В МИДе это сообщение получили в 14.40 в субботу и стали ждать сам текст послания. Наступил вечер, ночь, Гавана на связь не выходила.

Тем временем Фидель мучился над письмом. Нужные слова никак не находились, получалось коряво, плоско, без души, без сердца.

Алексеев давно уже понял, что именно силится и не может выразить Фидель. Но это оказалось столь ужасным, что не укладывалось в нормальное человеческое восприятие. Наконец посол пересилил себя. «Вы хотите сказать, что мы должны первыми нанести атомный удар?» — спросил он своего друга и замер, в глубине души надеясь на бурю протестов, на худой конец, просто на отрицательный кивок головой. Кастро остановился, потом, как бы взвешивая каждое слово, непривычно медленно проговорил: «Нет… Я не хочу сказать это впрямую. Нет. Но обстановка складывается так — они или мы? Чтобы не испытать самим первый удар, надо, в случае неизбежности нападения, стереть их с лица земли».

Алексеев подавленно молчал. О подобной возможности не хотелось и думать. Казалось, наступал конец света.

Так и не дождавшись ответа, Кастро вернулся к попыткам выразить свои чувства на бумаге. Только к 7 утра, он, как ему казалось, добился успеха или… отчаявшись, решил больше не испытывать судьбу. Письмо получилось, на мой взгляд, чем-то похожим на завещание или скорее, прощание.

Шифровки из Гаваны добирались до Москвы еще неспешнее, чем из Вашингтона. Оно и понятно: сначала текст шифровали по старинке, как в прошлом веке, вручную, потом муки с телеграфом и, наконец, такая же расшифровка. Еще счастье, если автор предпочитал краткость. Так что ничего необычного не было в том, то попавший в руки посольского шифровальщика текст в 7 утра местного гаванского времени вышел из шифровальной комнаты в МИДе в Москве только в 1.10, в ночь на воскресенье.

Об этом письме так много говорят, что я не могу не привести его полностью.