— Тогда, конечно, я возьму её, — она наклонилась вперёд, схватила злополучную рубашку, о которой шла речь, и с презрением оглядела её. — Ничего особенного. Она чёрная, как и та, что на тебе. Держу пари, ты из тех помешанных на контроле, кто сортирует рубашки по цветам в шкафу?
— По оттенкам, ты имеешь в виду. От цвета воронова крыла до цвета белой слоновой кости.
Всегда в одном и том же порядке.
Она прищурилась, смотря на меня, как будто я был гипотезой Коллатца3
, прежде чем сосредоточиться на тостах на прозрачном кофейном столике — одном из немногих предметов мебели, оставшихся в этом месте.— Это такой же тост, что и на открытии галереи, на которое я ходила с
Она имела в виду меня, но я подумал, что она имела в виду кого — то другого. Кого — то, достойного её памяти.
— Они тебе понравились, — я закинула ногу на колено и приготовился к ее новому потоку слов, который должен последовать через три, два…
—
Она сцепила свои тонкие пальцы вместе.
— Да, — у меня никогда не было намерения лгать ей. Я был на её стороне; просто она ещё не знала этого.
— Я не понимаю, — она покачала головой, её голос слегка дрогнул. — Я никогда не видела тебя на занятиях.
— Ты не помнишь, — это была единственная подсказка, которую я мог ей дать. В течение трех недель я видел только её и длинные платья, которые она надевала на занятия.
И она ни разу не взглянула в мою сторону.
Она была частью моего холста, но я был сторонним наблюдателем, рисуя картину.
— Это не имеет значения. А потом ты последовал за мной в тот день на мосту для чего? Произвести впечатление на своих друзей — художников тем, что странная девушка плакала? — я позволил ей предположить это. — Только не говори мне, что Август послал тебя в тот вечер в качестве какой — то дурацкой шутки!
Август. Презренный человек.
— Дурацкой шутки?
— Да, тот, кто порвал со мной на следующий день после того, как моя жизнь развалилась, потому что был влюблен в слишком идеальную Виолетту.
Я сдвинул брови. Она казалась взбешенной.
— В тот день, который ты так любезно проиллюстрировал миру, — закончила она, выплевывая свой яд. — В любом случае, я искала твою фамилию, Клемонте. Неудивительно, что тебе пришлось нелегко в замке в центре Франции.
Она не понимала, о чём говорит.
— Ты хочешь, чтобы я извинился за то, что родился в семье Клемонте? — я оставался спокойным, не имея никакого желания раскрывать какую — либо часть тех лет.
— Ты прав, — задумчиво произнесла она. — Мне не следовало этого говорить. Это было не по теме и в значительной степени бестактно.
— Это было извинение?
Она стрельнула в меня глазами.
— Ты единственный, кто должен принести мне бесчисленные извинения. Не смей надеяться на это, или ты умрешь, ожидая этого.
— Как я уже говорил тебе, я могу быть очень терпеливым, и у меня нет проблем с извинениями за то, что я скрыл от тебя свою личность.
— Мне нужно знать, почему ты нарисовал меня. Почему я?
Я хрустнул костяшками пальцев.
— На мостике ты казалась бурной и душевной…
— Нет, моё сердце было разбито и мне было грустно, Спектр. И вдобавок ко всему, ты высмеиваешь мои страдания чрезмерными словами.
Я не мог понять, что такого оскорбительного я сказал. Это была правда— почему она думает, что я смеюсь над ней?
Мир был пуст в сероватых монотонных цветах. Без вдохновения.
Но она была жизнью. Её воплощением. Радугой эмоций.
— Тебе удалось воплотить эмоции, которые некоторые люди не в состоянии выплеснуть, — я всё обдумал. — И я знал, что такие чистые и ранимые эмоции коснутся всего мира. Я изобразил не твою слабость, а твою силу.
У неё задрожал подбородок, но она оставалась гордой, как будто глыба льда сдерживала бушующий внутри неё поток.
— Зачем я на самом деле здесь? Ты хочешь произвести на меня впечатление роскошью, чтобы я приняла твой контракт?
— Ты сказала, что хочешь побыть у океана.
Её глаза увеличились вдвое.
— Я не понимаю.
— Чтобы черпать вдохновение, — добавил я. = Ты сказала, что хочешь побыть на пляже. Это моё рабочее место. Я хотел показать тебе свою студию и надеялся, что ты черпнешь вдохновения, поскольку тебе его не хватает.
— Способ втереть это мне в лицо, — она прикусила внутреннюю сторону своей щеки. — Ты, конечно, не на пике своей цветущей, но короткой карьеры. Ты читал, что пишут о тебе во всех газетах?
— Я не опускаюсь до того, чтобы обращать внимание на критику. Особенно на неконструктивную.
— Ты не можешь притворяться, что это не причиняет тебе боли, — подтвердила она, как будто могла чувствовать ко мне то, чего не чувствовал я. Затем она встала, скрестив руки на груди. — Тогда покажи мне свою студию, даже если я готова поспорить, что она пуста, судя по тому, что ты ничего не смог нарисовать за шесть месяцев.
Итак, она шпионила за мной.