В письме матери он писал, что «если бы здесь присутствовали зрители», его выступление «наверняка бы отметили». Это замечание говорит о его мотивации, которая во время первого боя претерпевала значительные изменения. Сначала он действовал под влиянием адреналина, зашкаливавшего в его крови из-за чувства опасности. Однако затем на первый план вышло желание выделиться, получить признание своего геройства со стороны окружающих. Далее его мотивация продолжила свое развитие. Под ураганным огнем врага Черчилль вместе с другим офицером перетаскивали раненого сикха в головную колонну 35-го полка. («На моих брюках осталась его кровь», – писал он матери после боя.) Отступление всегда чревато опасностями. Это тяжелое занятие, требующее немалого искусства тактически правильно выстраивать этапы отхода. Просто повернуть назад и пуститься наутек почти наверняка означает гибель. Отступающие должны время от времени разворачиваться и отвечать на огонь преследователей. Именно так сделали Черчилль и его товарищ. Когда они залегли, чтобы открыть ответный огонь, противник, находившийся всего в 40 ярдах (37 метрах) от них, сначала обрушил на них шквал камней, а затем открыл ружейный огонь.
Теперь Уинстон Черчилль испытывал совершенно другие чувства. «Это было ужасно, – говорил он, – потому что помочь умиравшему было невозможно». Сострадание одержало верх над совершенно аморальной жаждой приключения. «Я не чувствовал никакого воодушевления и почти не испытывал страха. Когда дело стало по-настоящему смертельным, воодушевление пропало». В окружении врагов Черчилль решил, что его офицерский маузер не лучший вариант, и взял винтовку у другого раненого солдата. Он сделал сорок выстрелов подряд почти без пауз. «Не могу сказать наверняка, но, похоже, я застрелил четверых. В любом случае, они упали». (Позднее он говорил о трех убитых «наверняка», еще двух – «сомнительно» и одном «сильно сомнительно».)