Никогда_не...

— Да о чем жалеть, Полина? Все эти спектакли я дома насмотрелся — про несчастную и обиженную, и что никто не ценит и не любит. И все должны были тут же доказывать, что ценят и любят — и доказывали. Только знаешь что? Я задолбался. Никому я ничего доказывать больше не хочу. Думаешь, я не знаю, что она на отца злится — какой-то он ей по жизни не такой, виноватый уже просто тем, что есть рядом. Что ходит, что дышит. Пиздец, семья — где мать настраивает детей против мужа, против соседей, против всех чужих! Сколько себя помню — всегда так было. Все вокруг плохие, одни мы хорошие, нам все можно, только чтоб вместе. И вырваться из этого — никак. Потому что тогда она сразу умрет, а ты будешь виноват. Не семья, а сраная секта. Думаешь, у одной Натальи такая уверенность, что она может творить, что захочет? У Нины тоже. И у ее детей. У Алевтинки и ее малых поменьше, но тоже есть. У Златки с Радмилой еще непонятно что в голове, а Эмель ты видела. Мама права, маме все можно. Нет, все. Пошли нахер. Не хочу больше даже слышать, ни слова этого бреда.

— А Борис Олегович? А дед? С ними общаться будешь? — теперь я понимаю, что слова «У меня больше нет семьи», не были сказаны им сгоряча. И, несмотря на то, что образ большого и дружного семейства окончательно развенчался в моих глаза самим же «наследником» клана, где-то глубоко внутри, куда не успело пробраться действие снотворного, мне становится очень обидно за эту лопнувшую мечту, за фантазию детства о прекрасном доме, где все друг друга любят и абсолютно счастливы.

— Не знаю, Полин, — снова устало и как-то растерянно выдыхает Артур. — С ними по крайней мере можно говорить. Это не потому что мы мужики, между собой сговорились. Просто они не истерят. И с ними можно что-то порешать. И то… как-нибудь потом. Смотря какая реакция у них пойдет на то, что я в город не вернусь. Я уже ко всему готов, понимаешь? И после сегодняшнего — ничему не удивляюсь. Вообще ничему.

— Вы помиритесь, — точно, как Эмелька говорю я, не в силах поверить в то, что Артур способен так одним рывком вычеркнуть из жизни всю родню, даже тех, у кого с ним наибольшее понимание. — С Гордеем Архипычем, он тебе и так время дал. И с Борисом Олеговичем… Теперь я думаю, может, я зря от него сбежала? Может, он предупредить хотел, когда пришёл ко мне?

— А вот тут я без понятия, Полин, честно. Отец никогда не был таким чтоб прям сильно активным. То, что он к тебе приехал… Это я не знаю, как его раскачать надо было. Ладно. С ним, может и поговорим. Я позвоню ему, как с тобой решим. Мы сейчас подъезжаем уже. Только это… Тебя сейчас отсматривать будут, придётся немного потерпеть. Но так правильно будет. Я уже раз облажался по полной — не могу во второй раз допустить, чтобы с тобой что-то случилось. Нам ехать потом часов восемь, надо быть уверенным, что ты выдержишь дорогу и тебе, вообще, можно.

Чтобы снова снизить его напряжённость, хочу пошутить, что я сама уже не верю, что мы когда-то вырвемся из этого городка — потому что сейчас меня упекут в стационар и запретят переезды, мы осядем здесь в подполье и чтобы не воевать с местными, придётся таки сбегать к Гордею Архиповичу на хутор, Артуру взять на себя обязанности главы поместья, а мне — учиться доить коров и обхаживать лошадей. Но вовремя прикусываю язык — шутка, даже не произнесённая начинает казаться мне зловещей, и мысль о том, что город просто так нас не отпустит, снова начинает покалывать изнутри тревожным суеверным предчувствием. Что ж, если за откуп городу нужна была жертва — надеюсь, моих сегодняшних сомнительных подвигов будет достаточно. И новой крови больше не понадобится.

Опасения Артура насчёт трезвого состояния доктора, принимающего нас в отделении травматологии, оказываются ненапрасными — и я снова засчитываю это в жертвы городу, с которым веду внутренний диалог как с каким-то живым, таинственным существом. И постоянно прошу его — отпусти, отпусти. Отпусти нас обоих, пожалуйста. Я готова потерпеть это все, не жаловаться и даже не удивляться, только отпусти.

Но не удивляться всё-таки не получается. Место, в которое я не собиралась попадать даже в качестве самого смелого эксперимента, после чистеньких поликлиник по страховке, похожих на уютные коттеджи со спа-зонами, кажется мне продолжением сюрреалистического сна. Последний раз стены, крашеные до половины краской, а до половины покрытые побелкой я видела в участке полиции, куда, через год после универа попала за незаконное проникновение на частную территорию. Мы тогда снимали домашний зоопарк одного из столичных нуворишей, и прежде, чем нас выперли оттуда прямо в каталажку, успела сделать много впечатляющих кадров. Тогда хоть не было так обидно — моя камера была цела и я залихватски ругалась со всеми в участке, на спор вытаскивала руки из браслетов наручников, которые на меня надели за буйное поведение ради шутки. Или, все-таки, серьезно.