Никогде

— Ах да, вспомнил. Твой отец кое-что задумал. Рассказал об этом мне. Но я не люблю перемен, поэтому послал его к Ислингтону. — Граф помолчал, потом мигнул единственным глазом и сказал: — Я тебе об этом не говорил?

— Говорили, ваша светлость. Как же нам найти Ислингтона?

Граф кивнул так, будто Дверь сказала что-то очень важное.

— К ангелу ведут два пути. Один — короткий, но им можно воспользоваться всего один раз. Если Ислингтон вам снова понадобится, придется идти вторым путем — долгим и очень опасным.

Дверь терпеливо спросила:

— Какой короткий путь?

— Нет-нет, он не каждому подойдет. Только тем, кто умеет открывать любые двери, — а это умел делать только Портико и члены его семьи. — Он положил свою огромную руку ей на плечо. Потом погладил ее по щеке. — Оставайся-ка лучше со мной. Согреешь мои старые косточки темной ночью. — Он игриво коснулся своими узловатыми пальцами ее волос. Охотница подалась вперед, но Дверь жестом остановила ее: Не надо. Не сейчас.

Она посмотрела на графа:

— Ваша светлость, я — старшая дочь Портико. Как мне добраться до ангела Ислингтона?

Ричард поразился ее невероятному терпению. Как ей удается выносить старого графа, у которого то и дело наступает помутнение рассудка!

Граф склонил голову на бок и деловито подмигнул Двери, — в эту минуту он был очень похож на старого сокола. Он убрал руку с ее волос.

— Верно. Верно. Дочь Портико. Как поживает твой отец? Надеюсь, он в добром здравии. Замечательный человек. Чудесный человек.

— Как нам добраться до ангела Ислингтона? — повторила Дверь с дрожью в голосе.

— Как? Очень просто. С помощью Angelus’а.

Ричард попытался представить себе, каким был граф шестьдесят, восемьдесят, пятьсот лет назад. Бесстрашный воин, умелый стратег, настоящий ловелас, верный друг и опасный враг. Следы былой мощи и сейчас проглядывали в этом старом человеке. И от этого становилось страшно и грустно. Граф принялся рыться на полках, расшвыривая ручки, курительные трубки, духовые ружья, гаргулий и сухие листья. Наконец, с ловкостью старого кота, поймавшего мышь, он схватил небольшой свиток и протянул его Двери.

— Вот, дочка, держи, — сказал он. — Там все написано. Мы тебя подбросим до нужной станции.

— Подбросите? — переспросил Ричард. — На поезде?

Граф удивленно обернулся, пытаясь определить, кто это сказал, пристально посмотрел на Ричарда и расплылся в улыбке.

— А как же, — сказал он. — Ради дочери Портико мы сделаем все что угодно.

Дверь радостно схватила свиток.

Поезд затормозил. В сопровождении стражника Ричард, Дверь и Охотница вышли из библиотеки. Ричард выглянул в окно. Поезд как раз подходил к станции.

— Простите, вы не скажете, что это за станция? — спросил он.

Состав остановился. На стене напротив вагона Ричард увидел название: «Британский музей». Ну нет, это уже слишком. Ладно, нельзя стоять у края платформы; ладно, на «Эрлс-корт» живет настоящий граф; ладно, в вагоне метро есть старинная библиотека. Но «Британский музей» — это уже чересчур. Как все лондонцы, Ричард знал схему метро наизусть.

— Такой станции нет! — уверенно заявил он.

— Правда?! — воскликнул граф. — Что ж, тогда будь очень осторожен, выходя из вагона. — Он весело захохотал и хлопнул шута по плечу. — Слышал, Тули? Я тоже умею шутить!

Шут мрачно улыбнулся.

— Я вот-вот лопну от смеха, одежда уже трещит по швам, веселье переполняет меня и сию минуту выплеснется через край, ваша светлость, — промолвил он.

Двери разъехались. Дверь улыбнулась графу:

— Благодарю вас.

— Пока-пока, — сказал граф, выпроваживая Ричарда, Дверь и Охотницу из теплого, задымленного вагона на пустую платформу. Вскоре двери закрылись, и поезд умчался прочь. Ричард обнаружил, что таращится на название станции. Как бы часто он ни моргал, как бы ни отводил взгляд — в надежде, что когда снова посмотрит на название, оно изменится, — на табличке, вделанной в стену, по-прежнему было написано: «Британский музей».

Глава VIII

Вечерело. Безоблачное небо постепенно становилось из ярко-синего густо-фиолетовым, с огненными и лимонными всполохами там, где недавно село солнце, — а село оно, с точки зрения старины Бейли, в четырех милях к западу от Паддингтона.

«Небо, — с наслаждением подумал старина Бейли, — никогда не повторяется: каждый день, каждую ночь оно разное». Старина Бейли считал себя знатоком по части неба и как знаток мог бы подтвердить, что в тот вечер небо было исключительное. Он разбил палатку на крыше высокого здания напротив cобора Святого Павла, в самом сердце Сити.