– Не смей двигаться, – шепотом повторил Тахир, отпил вина и провел бокалом по моему плечу. От холодного хрусталя по телу разливалась тяжелая истома, которая покорно следовала за рукой Тахира, острым краем стекла рисующей замысловатые узоры. Желание, лишенное стыда, нежность до краев и бесконечная любовь.
Тахир наклонил бокал, позволяя вину обжечь мою кожу и тонкой струйкой сбежать вниз, оставляя дорожку из алых рассеянных капель. Я охнула и безуспешно попыталась свести коленки, но широкая ладонь остановила меня, а горячие губы нежно прикоснулись к коже.
Я запрокинула голову и проглотила стон, чтобы невольно не поторопить его и не прервать томительно сладкую пытку.
– Это какое-то безумие, – прошептала я ему, тяжело дыша после очередной волны наслаждения и с трудом вытягивая непослушные ноги.
Тахир улыбнулся, лег рядом и положил мою голову себе на плечо. Даже не помню, как мы оказались в постели…
– Никки, у меня для тебя плохая новость.
– Ты хочешь еще? – в притворном ужасе воскликнула я.
– Ну, знаешь! – Тахир ущипнул меня за ягодицу, а потом серьезно добавил: – Я знаю свою мать. Уверен, весь день, что мы провели в постели, в замке готовили праздничный ужин. Нам нужно там появиться.
– В простынях?
– О, уверен, что твои покои уже начали забивать подходящей одеждой, а рядом сидят портнихи, готовые все тут же подогнать.
– Все так серьезно? И к чему мне готовиться?
Тахир неожиданно напрягся, а потом честно ответил:
– К вопросам о детях.
Я даже не нашлась, что сказать. Видимо, что-то отразилось на моем лице, раз Тахир тут же стиснул меня:
– Эй, я ведь знаю. Но мне не важно, слышишь, совсем не важно.
– Но ведь твоя мать права. Тебе нужны наследники.
– Все решаемо.
А потом был ужин, знакомство с вдовой Ирдас, скованные разговоры. Эта седая маленькая женщина на самом деле ни о чем меня не спрашивала.
Мне показалось, что она слишком устала быть одна и слишком устала бороться с чувством вины, а потому тихо смотрела на сына с робким восторгом и разговаривала лишь о погоде.
***
Я стояла на своей кухне в Наймихе и втирала бальзам Йоши в ладони. После целого дня готовки шрамы на руках начинали ныть, но это, пожалуй, было единственным последствием.
Я тогда только-только поставила свадебный каравай в печку и решила немного передохнуть перед уборкой.
Мне больше не требовались ни специи, ни дрожжи, чтобы создавать нужную сдобу. Лишь мука и вода. Тесто само насыщалось пузырьками счастья, напитывалось мятным предвкушением, терпким упоением и щепоткой соленой грусти. Пыхтело пышное тесто, ластилось к рукам и впитывало музыку, которую я сочиняла из собственных эмоций для каждого случая разную. То бойкую-заводную для толстых булок, то тягуче-упругую – для слоеного теста, то рассыпчато-игривую – для песочного. И нежную, противоречивую мелодию из самых чувственных эмоций – для нежнейшего бисквита.
Но каравай, томящийся теперь в печке, был особо рода – я заплела в сдобные косицы самые глубокие, самые интимные эмоции – ведь он предназначался для свадьбы Талисы и Эйдана.
Я подула на руки, чтобы мазь побыстрее впиталась.
– Хочешь, я их уберу? – раздался неожиданно гудящий шепот, и занавески заплясали, будто кто-то окна распахнул.
Я несколько раз обежала глазами кухню, прежде чем увидела странное мерцание в воздухе: передо мной медленно, будто давая время привыкнуть, из пустоты ткалась фигура Рималя. Косой черный чуб с белой прядью, простодушная улыбка. И повязка на левом глазу.
Одасо! Я пошатнулась.
Он шагнул ко мне и замер. Мне даже некуда было бежать, но Одасо больше не двигался. Стоял и спокойно улыбался мне. И в нем не было ни превосходства, ни злости, ни угрозы. Лишь безмятежное ожидание, будто он знал, что мое сердце вскоре поймает привычный ритм, а в ушах перестанет шуметь от страха.
Не выпуская меня из плена своего гипнотизирующего взгляда, он сделал еще шаг, а потом еще, пока не приблизился вплотную, и его дыхание не обожгло мне щеки. Одасо медленно и как-то бережно взял мою левую руку и провел пальцами по татуировке, которая не столько маскировала рисунок шрамов, сколько превращала его в нечто правильное. Маленькая птичка на ветке цветущей вишни.
– Хочешь, я их уберу?
– Здравствуй, Одасо.
Он поднес мою ладонь к своему лицу и прижался щекой. Мягко улыбнулся и попросил:
– Произнеси еще раз.
– Здравствуй, Одасо.
Он вздохнул, закрыл глаз и улыбнулся.
– Вживую ощущается все совсем иначе. Ну так как, хочешь, чтобы я убрал твои шрамы?
– Нет, – ответила я и спрятала за спину правую руку, на которой была нарисован маленький дракон на тропинках прошлого.
– Нет? – растерялся Одасо, – Почему? Я ощущаю, что они тебя беспокоят.
– Я не жалуюсь, – покачала головой и вытянула свою руку из его пугающе теплых пальцев.
Одасо понимающе скривился, подмигнул и перевел взгляд на корзины, откинул салфетку с ближайшей и со странным торжеством вытащил двумя руками лимонный пирог, провисающий под тяжестью начинки. Втянул шумно воздух и с наслаждением откусил кусок, застонав в голос.
– Мм-м. Как же вкусно! – Я едва различила его слова.