Никола Тесла. Портрет среди масок

На третий день дождь прекратился, но зато ветер просто взбесился. Корабль вздымался на волну и падал с нее. Многих пассажиров тошнило. Запах в трюме стоял убийственный. Матросы гоняли крестьян на палубу, где ветер резал уши. Но все же кто-то вытащил гармонику величиной с ладонь. Ему аккомпанировали на расческе. Тесла думал, что музыканты начнут с печальной песни, повествующей о том, что все потеряно раз и навсегда. А они заиграли веселую. Пятки танцоров застучали по доскам. Некоторые женщины закрякали по-утиному. Пассажиры танцевали на ветру. Бачич и Цвркотич не танцевали, но лихо крутили усы рядом с эльзасскими девушками, плывущими к незнакомым женихам. Те опускали глаза. Матросы скалили зубы и крутились рядом с женщинами. Одичавшие матросы женихались с каждой Пенелопой в платочке. Один из них ухватил эльзасскую невесту за талию. Бачич оттолкнул его. С диким хохотом подбежали еще несколько матросов. Непередаваемое удовольствие — молотить беззащитную бедноту. На этот раз ничего у них не вышло.

— Бей!

— Двинь!

На палубе началась всеобщая драка. Было сломано несколько носов. После драки капитан Руа больше не приглашал Теслу на обед.

Правда

Толпа равнодушно смотрела в головокружительные дали, где в направлении Америки зияла белая дыра. На палубе теснились кепки и платки. Откашлявшись, хромой баск рассказал историю, бытующую у всех народов, — старую сказку об истине:

Отправился парень в мир искать Правду. Искал ее за семью горами и семью долами. Спрашивал солнце, спрашивал месяц, спрашивал ветер. Три пары железных башмаков сносил, пока наконец не нашел.

Правда была старой и некрасивой.

Парень пробыл с Правдой три года. Она многому научила его. Пришло время расставаться. Прощаясь, Правда попросила его:

— Можешь кое-что сделать для меня?

— Конечно, — ответил парень.

— Когда вернешься, люди станут расспрашивать тебя обо мне; скажи им, что я молодая и красивая.

Там и у горничных есть горничные

За день до прибытия появилась стайка морских ласточек.

— И чайки вернулись! — воскликнул кто-то.

Потом они увидели порт. Перед ними дымили тысячи труб. Тысячи крыш. На заход солнца откликнулись внутренние огни. Лучше всего были освещены здания из красного кирпича. При взгляде на пристань смолкли вавилонские языки и детский плач — древнее эсперанто.

Кепки и платки на палубе приподнялись на цыпочки, чтобы увидеть все это. Каждый крестьянин был героем эпоса, каждый был Энеем. Американский ветер лизнул их лица. Ветер нес чаек над их головами.

Гранитные лики Бачича и Цвркотича и испуганное лицо Стевана синхронно повернулись к контурам Манхэттена. Народы мира уставились на Америку. Уставились те, кого ждут, и те, кого никто не ждет, те, кто надеется вернуться, и те, кто не вернется никогда.

— Иисус и Мария, где это мы? — шепнула какая-то женщина.

Вшивый народ смердел деревней. Народ был испуган и отважен. Народ жаждал того, чего боялся.

Манхэттен!

Там дядюшка Жюль спит на матрасе и каждый день ест мясо и белый хлеб — совсем как миллионер. Там все не так, мамочка. Там все не так, папаша. Там кости трещат от тяжкой работы. Там и у горничных есть горничные.

Печальные глаза смотрели на Манхэттен, и в них светились страх и ужас. И беспомощность: слишком это было огромно. Это судьба.

33. Свет смертных

Во время плавания не спавший Никола Тесла много раз видел, как утренняя звезда отворяет ворота ночи, как розовоперстая заря касается океана, а потом Гелиос, свет смертных, проделывает на колеснице свой ежедневный путь.

Он все время думал о предстоящей встрече с божественным Томасом Эдисоном, единственным человеком в мире, который сможет понять его. Эдисон, словно паук на золотой паутинке, спускался с неба, и они вели долгие разговоры.

— Доброе утро! — кричал Тесла в пустоту над водами.

Море и все в нем шумело. Под Теслой и «Сатурнией» извивались «некаталогизированные глубоководные животные».

Наш путешественник в первый день ласкал океан:

— Белые гребешки, горькая вода!

На другой день говорил:

— Море, которое навсегда оставляешь за собой. «О рыбоносное хладное море, море нечеловеков», — взывал к нему стихами Гомера.

В пустом пространстве между двумя мирами Тесла озирался вокруг. Вцепившись в фальшборт, он вглядывался в линию, где море встречается с небом. При этом он порой терял самого себя, чувствуя, как бескрайняя голубизна превращается в его душу.