Никола Тесла. Портрет среди масок

Двухметровый гигант в ботинках на толстой пробковой подошве выглядел на сцене невероятно длинным. Зал оживляли лица молодых и старых электротехников. Явились друзья и враги.

— Из всех форм неизмеримой, всепроникающей энергии природы, которая вечно меняется и движется и, как душа, оживляет Вселенную, — начал лектор с дрожащими пальцами, — самыми фантастическими, наверное, являются магнетизм и электричество. — Тесла возвысил голос. — Объяснение очарования этого двойного феномена мы найдем в таинственном мире молекул и атомов, которые летят по своим орбитам, сходным с орбитами планет.

Слушатели представляли, как микроскопические галактики вращаются в их бедрах, глазах, сердцах…

— Нет никакого сомнения в том, что мы сумеем непосредственно использовать эту энергию… — разогревал публику лектор. — Чтобы из неисчерпаемых источников получать свет, который… — Он умолк, обводя глазами лица слушателей, — мы сможем передавать без проводов.

Большой научный спектакль был задуман как ответ на цирковые представления Эдисона. Тесла взмахнул рукой в направлении ассистента Гано Дана.

Как когда-то в камере смерти, он услышал щелчок.

В зале погас свет.

Ученый Тесла исчез.

В белом снопе появился актер.

В резком луче света белый смокинг актера казался накрахмаленным. Никола выглядел одиноким и печальным. На его лице была видна каждая морщинка.

На актерском столике стояли приборы, предназначение которых было непонятно большинству зрителей. Кроме многофазного мотора, на нем возвышались вертикальное колесо, серебряный шар и еще пара аппаратов более-менее устрашающего вида.

Голубой мрак начал гудеть.

Две световые дуги затрещали и поднялись над машиной. Катушка испустила тонкие нити. Вокруг шара распустились волосы горгоны. Электричество стреляло и жужжало. За спиной Теслы клетка Фарадея поглощала летящие искры.

Публика воспринимала это с церковной набожностью и цирковым любопытством.

Гано Дан был серьезен, как матадор. По знаку Теслы он увеличивал частоту. Яркий бич протянулся между указательными пальцами Бога и Адама. Молнии вытянулись. Тесла, с прилизанными волосами и маленькими усиками, выпрямился, как тореадор в момент нанесения смертельного удара быку. Никого не предупреждая, он поднес руку к машине. В этот момент электрический циклон охватил его тело. Лампочка в руке Теслы моргнула три раза и вспыхнула. В публике раздались восклицания:

— Амелия! Он горит!

— Сквозь него течет ток!

Артист четверть часа прохаживался среди публики со вздыбленными волосами, касанием пальцев зажигая лампочки и вакуумные трубки. Светящиеся электрические лампочки, не связанные никакими проводами, сияли в зале повсюду.

Потом он вернулся на сцену.

На сцене человек со светящимися голубыми рожками произнес на высокой ноте:

— Парадокс состоит в том, что удар постоянного тока может стать фатальным, а воздействие переменного совершенно безопасно.

Он пропустил через себя ток гораздо более высокого напряжения, чем тот, который убил Кеммлера.

Загремели аплодисменты. Он вновь воспарил над сценой в овациях. А когда опустился, мир уже переменился.

После представления запыхавшиеся репортеры спрашивали его, сколько вольт он пропустил сквозь себя.

— И вам ничего не угрожало?

— Когда вы впервые дотронулись до провода?

— Вы были уверены в своих расчетах?

— Только в себе, — отвечал Тесла, теряя дыхание. — Я использовал только себя.

52. Лондонское чудо

Письмо Мое Медичу

Париж — клякса — клякса, 1892

Дорогой мой король вальсов, извини, что сразу тебе не ответил. Столько всего произошло. Как жар доменной печи, слава опалила мое лицо. После успешной лекции в Нью-Йорке меня пригласили выступить в Лондоне и Париже. И так вот:

Уезжаю, моя вила,
Пусть нас Бог благословит.
Знай, тоскую без тебя я,
Слезы горькие я лью,
Моя вила дорогая…

Собрался я быстро. Мой стеклодув Хидерсаль сделал светящиеся тела различной формы.

Лучшим отрезком пути стал его конец.

В Лондоне все было таким серым, что казалось, все там слеплено из одной материи. Магический туман душил драгоценный свет. Люди были одеты в туман, сгустившийся в материю. Золотое половодье поглотило парламент на картинах Тёрнера. Я долго любовался обоями Уильяма Морриса и ел недожаренную баранину.