Никола Тесла. Портрет среди масок

Распространились сказочные и отвратительные запахи. Дым закружился и унес их, как джинн из волшебной лампы. Звякнули гонги. Заверещали обезьяны и птицы. Послышались страдания гитары. Резкий запах превратился в лабиринт, который уводил их все глубже и глубже. Волны разбивались о купальни. Уильям Киссэм утверждал, что в Гаване можно провести время лучше, чем в Париже.

Тесла задремал на изумительной, но слишком короткой кровати в стиле ампир, на которой однажды почивала Наполеонова Жозефина. Ночь выдалась беспокойной. Странно, но Данила ему не снился. Ему снились усы магараджи из Капуртхалы. Во сне Теслы женщины смотрели на эти усы, потом прикладывали руки ко лбам и падали в обморок. Около полуночи сверчки сошли с ума. Серебряные кроны вздымали их песнь все выше и выше, пока она не достигла звезд.

Никола и Стэнфорд встретились в следующую субботу, и в следующую за ней, и в третью.

В отличие от бедняги Сигети, Уайт хорошо знал тайны Нью-Йорка. Он всегда был окружен хористками. Говорили, что перед ним разделась Карменсита, а Маленькая Египтянка оголила свои неутомимые бедра.

Стэнфорд называл себя философом любви и укротителем женских сердец. Слезам в этом уравнении не было места. Стэнфорд верил, что средоточие жизни ловеласа находится вовне и что женщин он очень интересует. Говоря о женщинах, он вдохновенно глупел. Его волосы полыхали. Он подходил слишком близко, и Теслу обдавало запахом виски.

— Соблазнение — это месмеризм, — доверялся он ему, как некогда Сигети. — Любовь — это электричество. Если бы все мои оргазмы слились воедино, это была бы буря! И от меня ничего не осталось бы. Вот так вот…

— Не преувеличиваешь? — засмеялся отстраненно Тесла.

— Преувеличиваю? Мне незнакомо это слово! — вспыхнул рыжеволосый. — Если верить Евангелию от Луки, фарисеи обвиняли Христа в том, что Он слишком много ест и пьет.

В одну из декабрьских суббот 1897 года, когда смеркалось уже в четыре пополудни, Уайт отвел Теслу в мастерскую Джимми Бриза на Западной Шестнадцатой стрит.

У дверной ручки был очень смелый изгиб. Тесла с готовностью взялся за нее.

Бриз был в серебряной маске сатира. Слуга играл на двойном авлосе.

На стене три фигуры, изображающие предчувствия, вздымали руки к сумеркам. Колонны были украшены золотыми кубиками, вроде тех, что в Монреале. Натяжной потолок сочился слезами. Запыхавшиеся официанты из «Дельмонико» сервировали ужин из двадцати блюд.

На головах присутствующих были венки из плюща.

— Безумства творят для того, чтобы хоть что-то происходило, — шепнул Уайт Тесле.

Господа оценивали голые ноги танцовщиц. Дым выписывал арабские буквы над сигаретой Уайта. Его губы подергивались, но он даже не замечал этого. Оркестр слепых музыкантов звучал как ураган. Подали огромный торт «Джек Хорнер». Из его середины золотым дымом выпорхнула стайка канареек. После канареек появилась нимфа Боттичелли. Светлые кудри стекали на грушевидные груди. Свидетели «Рождения Венеры» выронили вилки. Увенчанные плющом гости оглядели все сакральные места ее тела — идеальная талия, крепкие бедра и черный треугольник. Черный треугольник превратился в осьминога, тот обернулся Мальстрёмом и погрузил зал во мрак.

— Ах! — вздохнули мужчины.

Тесла и бровью не повел.

Уайт растерянно улыбнулся и попробовал объяснить сидящим за столом:

— Он с другой планеты.

72. Женитьба Душана

Весь Нью-Йорк стремился женить его. На ком? Среди прочих была Энн Морган, высокая девушка с острыми коленями, дочь хозяина Уолл-стрит. Изобретателя постоянно приглашали:

— Приходите познакомиться с мисс Уинслоу, она не верит, что мы с вами знакомы!..

— Приходите познакомиться с мисс Амейшей Касснер…

— Приходите на ужин. Будут мисс Флора Додж, мисс Маргарет Мерингтон…

Он приходил шаркающей походкой, ушастый и улыбающийся. Он смотрел на путаницу нежных улыбок, кружевных солнечных зонтиков, невинных декольте, призывных взглядов, лебединых шей, воланов на платьях, орхидей и магнолий на ключицах. Дамы знали, они были уверены в том, что неотразимы, как Ниагара. Но все же…

Все эти игры ржущих мужиков и мяукающих баб надоели Тесле. Едва разговор заходил на эту тему, в его ироничном сознании раздавался голос гусляра, распевающего песню о женитьбе царя Душана:

Если ж царь наш к девушке поедет,
Все равно, жара ли или стужа,
Соберет сватов он три десятка…

На нескромные вопросы изобретатель отвечал мелодраматическим тоном:

— Наука — вот моя единственная невеста.

Если у него и возникали сексуальные потребности, он не желал их реализовывать. Открытие знаменовало для него момент наивысшего возбуждения, поцелуй Бога. И сексуальные устремления исчезали, их сменяла иная мощная сила, подобная пожару. По сравнению с ней любое другое возбуждение казалось просто ничтожным.

Люди не верили ему.

— Это моя возвышенная любовь, — добавлял он.

Люди перемигивались, перешептывались, укоряли его.