Никола зимний

Хорошо помню, что был вторник. В институте случился неприятный разговор. Преподаватель принес заявление и сказал, что надоело вкалывать за гроши «на дядю» и он уходит в кооператив. Молодой, толковый мужик и возразить ему нечем, и пообещать нечего. А вечером позвонил сосед, сказал, что статейку интересную обо мне прочитал и предложил спуститься к нему. Моя услышала про статью и тоже засобиралась, даже бутылку вина прихватила, дескать, неудобно в гости с пустыми руками. Я засомневался – с какой стати появится статья, если ни с какими журналистами я не встречался? Но мало ли… В газетах обо мне никогда не писали – любопытно все-таки. Пришли в благостном настроении. Бутылку дорогого вина выставили. И на тебе – по роже. Читал он, что называется, с толком, с чувством, с расстановкой. При моей жене. И при его. А это, как бы по правильнее выразиться… В общем, у меня с его женой роман. Нет, ничего такого позорного, без всяких пошлостей. Платонический роман. Она мне нравится, и я почти уверен, что нравлюсь ей. А почему бы и нет? Мы с соседом ровесники, но я выгляжу намного моложе, я намного выше, я не разжирел, а у него пивное пузо. Единственное его достоинство – густые кудри с благородной проседью, а мои волосы изрядно поредели. Я укладываю их, стараясь прикрыть недостатки длинными прядями, но все равно заметно. Это у меня наследственное. Я почти не переживаю. Его жена – умная и добрая женщина, глупых намеков на мою прическу не позволяет. Она всегда ставит меня в пример: и то, что я держу себя в спортивной форме, и то, что на даче у меня порядок, шланги для полива смонтированы удобно и надежно, дорожки между грядок аккуратные, каждый куст смородины огорожен, малина вырезана. И все сам, в одиночку. Не люблю беспорядок. Моя на дачу почти не ездит, у нее аллергия на цветущую смородину или черемуху – она сама толком не знает, короче, не любит в земле копаться, и все мои старания ей до лампочки. А его жена откровенно любуется моим участком. Я не слепой, не глухой, не идиот какой-нибудь, чувствую, что нравлюсь ей, но она порядочная женщина, мучается, наверное, но допустить, чтобы между нами произошла физическая близость, она не может, не в состоянии она переступить черту. Даже если узнает, что муж изменяет налево и направо. Подонкам и бабникам почему-то достаются верные жены. А вот моя бы, подозреваю, не удержалась бы. Нет, я не ревную к нему. Он ее терпеть не может, хотя она полностью в его вкусе – высокая, с богатым телом. Получается, что я влюблен в его жену, а он на мою не обращает внимания, почти презирает и не очень скрывает это. Конечно, если бы я узнал, что между ними какие-то шашни, даже подумать боюсь, что бы я с ними сделал, но и его безразличие к моей почему-то злит меня.

Ну, зачитал он грязную статейку из в желтой газетенки где пионера-героя называют предателем. Мне-то, казалось бы, что с того? Не на меня же помои льют. Подобная грязь рекой текла. Дорвались журналюги до дешевой кормушки. Если им верить, то и героев-панфиловцев не было, и Александра Матросова, и Зои Космодемьянской. Дай им волю, они все обгадят.

Огласил сосед газетную пошлятину и объявил тост: «За то, чтобы наши дети нас не предавали!» Выпили, а на закуску предложил повеселиться и начал зачитывать из той же газеты объявления «Службы знакомств»: «Мужчина, 45 лет, рост –160, вес – 80, хочет познакомиться для создания семьи с девушкой не старше 25 лет, с проживанием на ее жилплощади». Потом еще одно зачитал, третье, четвертое – давясь смехом и подпуская комментарии. Жены хихикали, особенно моя, потом завелась и стала громко возмущаться глупостью и самонадеянностью мужиков. Они веселятся, а мне как-то не до смеха. Злюсь, мрачнею, но все-таки понимаю, что защищать или оправдывать перед ним Павлика Морозова бесполезно, ничего ему не докажешь, желтая газетенка для него авторитетнее. Сидел и чувствовал, как во мне разрастается ненависть. Если бы можно было измерить ее давление, то прибор бы наверняка зашкалило. Я не стал хлопать дверью. Мы досидели положенное время, допили наше вино, и то, что выставил он, почти допили. Продолжили, что называется, дружить семьями, но ненависть моя густела с каждой встречей. Я понял, что не успокоюсь, пока не уничтожу его, не представлял, как это сделаю, но верил, что обязательно что-нибудь придумаю.

* * *