Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

По-прежнему я не могу решить, кого из детей ждать на свидание. Очередь Танюши и формально, и внутренно, т. е. мне теперь хочется с ней пожить чуточку. Но еще холодное время, и по возможности полазить по скалам в обстановке, напоминающей ландшафты Ф. Купера[158], настраивает меня в пользу Светика. Во всяком случае, свиданья с детьми летом мне также разрешат, и выбор теперь не есть вопрос излишне острый. Свиданье, надеюсь, разрешат иметь 10 дней, только сообщите заранее точно день, чтобы я мог подыскать помещение, что не очень легко. Лучше всего приезжать к 1‐му апрелю.

Мне даже как-то страшно, что осталось так мало ждать — 1½ месяца! Все не верится в это счастье. Эх, только бы письма из дому были. Посылки получаю очень часто, этот привет из дому всегда праздник, но все же это не письмо! Недавно получил книжку «Пушкинский Петербург», издано хорошо, материал собран любовно и очень интересный, но мысли кот наплакал[159]. Скажите, можно ли купить в Издательстве «Время» Р. Роллана тома с Жаном Кристофом[160]. Мне эту книгу, вплетшуюся во всю нашу жизнь, хотелось бы завещать детям. Деньги я или вышлю, или отдам при свидании. Высылать сюда книгу не надо.

Здоровье мое не беспокоит. Я даже грипп перенес на ногах без особого труда. Я теперь ударник. Работы много, но работать интересно, я увлекаюсь. Сплю в той же комнате, где работаю. Чем больше работаю, тем лучше себя чувствую. Я труд всегда любил, но оценивал труд как средство жизни. Человек трудится для того, чтобы жить. А теперь я как-то очень по-хорошему понял, что человек живет и для того, чтобы трудиться.

Как Ваши домашние? А синий мешок Вашего мужа изорвался и пошел на заплаты шубы (подкладки).

Привет Вашим

Ваш Н. Анциферов

18 марта 1932 г. <Медвежья гора>

Ну вот, дорогая Татьяна Борисовна, все готово. Разрешение есть, комната снята, задаток принят. Просьба хозяйки: привезти что-нибудь из промтоваров. Пишу Вам немного, т. к. спешу на службу и задерживать письма не хочу. По получении его прошу Вас поторопиться с выездом, т. к. боюсь, чтобы не случилось чего с комнатой, а найти комнату очень трудно. Пошлите непременно телеграмму, чтобы я мог Вас встретить. Если телеграмма не будет мне доставлена вовремя, то по приезде обратитесь в комендатуру Белбалтлага, и Вам укажут, как меня найти. Это будет нетрудно. Так как для Вас будет один тюфяк, то захватите для Светика большую подушку. Вторую под голову я ему дам. Будет коротко, но мягко. А к неудобствам нужно ему уже привыкать. Прошу Вас, привезите мне зубную щетку, старую белую толстовку и от издателей несколько моих книг (без хрестоматии). Если не трудно, то привезите и галоши № 11. Но может быть, я смогу достать и здесь. Разрешение дано на неделю. Продлить его можно, вероятно, еще на неделю. Но я знаю, что Вам это трудно, и мечтаю о 10-ти днях.

Дорогая Татьяна Борисовна, как я Вам благодарен. Но есть же и для Вас хотя бы маленькая радость в том, что Вы везете с собой такое счастье. Я знаю, что по отъезде буду остро страдать, но страданий не боюсь. Пусть будет и мрак, лишь бы был свет.

Жду.

Ваш Н. Анциферов

Привет всем

30 мая 1932 г. <Медвежья гора>

Дорогая Татьяна Борисовна, сейчас я один, раннее утро, и так влечет побеседовать с Вами. Весна развивается медленно. Только березы покрылись мелкими, еще клейкими листочками. Ольха, которую я показывал Вам, когда мы шли вдоль леса, покинув Ясную поляну, еще не раскрыла почек. Но на месте снежной равнины теперь плещутся волны, и темно-синяя даль озера — бесконечна, как море. Когда я вчера лежал на его берегу и слушал прибой, он звучал мне вестью о былом.

Татьяна Борисовна, ведь это первая весна с 1928 года. Значит, прошло 4 года без весны!

Мне было бы хорошо, если бы не память. Романтики (из плохих) мечтали о забвении. Но я больше всего дорожу своей памятью. Я хочу остаться при ней, хотя ее постоянной спутницей является мука. Я читал письмо Маццини к Консуэлле[161], в котором он пишет о той силе, что не отрекается ни от любви, ни от страданья. И я полюбил страдания, потому что в них жизнь и в них любовь. Поймете ли Вы меня, не страшитесь и Вы. Как мне тяжело, что я не могу помочь Вам в Вашем горе. Как мне дороги Ваши слова, что мысль о Татьяне Николаевне учит Вас нести крест свой.

А я все время теперь возвращаюсь к дням, проведенным с сыном. Как ни любил я его все это время разлуки, но только на свидании, прижав его к себе, ощутил до дна свою любовь. Как запылала она и как все озарила!

Я все время ощущал жену, которая радовалась за нас.

Удалось ли Вам со Светиком побывать на ее могиле?