Николай Эрнестович Бауман

Эти «чрезвычайные меры» киевских городских и губернских властей «сильно отзывались на составе населения киевских тюрем, в частности и Лукьяновской. Нельзя было сохранять прежней изоляции политических от уголовных, пришлось отменить некоторые строгости тюремного режима. В тюрьме появилось множество новых политических арестантов; у их родственников было много влиятельных знакомых; благодаря всякого рода протекциям и хлопотам заключенные добились больших льгот. Связь с «волей» стала более доступной, в камерах заключенных появилась своя мебель: табуретки, столики, венские стулья. Как большинство царского чиновничества, тюремная администрация была крайне подкупна…»{Н. П. Копычевский. H. Э. Бауман М., 1940, стр. 42–43.}

Ослабленный тюремный режим Лукьяновки показался Николаю Эрнестовичу совсем не похожим на условия его заключения в одиночке Петропавловской крепости. Уже одна возможность неограниченных бесед с товарищами позволяла переносить тюремное заключение сравнительно легко.

Искровцы большую часть времени посвящали дружеским беседам о текущих партийных событиях, об отношении к ленинской «Искре», о наметившихся разногласиях в редакции «Искры». Бауман, так еще недавно находившийся в непосредственном общении с Лениным, с увлечением передавал своим товарищам по заключению подробности о работе редакции «Искры», рассказывал о том, что группа Ленина установила прочные связи со многими городами России. Ближайшими товарищами Николая Эрнестовича были «твердые искровцы» — M. M. Литвинов, В. С. Бобровский. Эти искровцы нередко спорили с «колеблющимися» — так называл Бауман политических заключенных Лукьяновской тюрьмы, которые не полностью, с различными оговорками, признали правильность позиции ленинской «Искры». После II съезда РСДРП эти «колеблющиеся» примкнули к меньшевикам.

Бауман и его друзья нередко делали устные доклады и даже писали рефераты (конечно, весьма немногословные, скорее краткие тезисы для доклада) по наиболее интересующим их вопросам, читали книги по географии, этнографии и истории; спорили по историко-экономическим вопросам, о рабочем движении на Западе, о восстании декабристов.

Литературу ухитрялись передавать «с воли»; в частности, немало усилий приложила к этому делу жена Баумана, приехавшая в Киев в начале августа.

Томительно тянулись недели и месяцы. Политзаключенные старались скоротать время в беседах, чтении и физических упражнениях.

Николай Эрнестович с первого дня своего заключения в Лукьяновке стал душой всех «ограниченных тюремным двором развлечений» искровцев. Почти во всех воспоминаниях его товарищей, сидевших вместе с Бауманом в Лукьяновке, упоминается о неистощимой энергии, жизнерадостности и веселье Николая Эрнестовича. Он организовал «правильную чехарду». Участники игры прыгали друг через друга в строгом порядке. Затем победители торжественно объезжали верхом на побежденных весь тюремный двор.

Неистощим был Бауман и в придумывании всякого рода забав и игр, связанных с шумом и громкими возгласами: искровцы, по совету Николая Эрнестовича, старались приучить тюремную администрацию ко всякого рода крикам и шуму на тюремном дворе — это входило в дальнейшие планы искровцев.

С этой целью иногда принимались в шутку кого-нибудь из искровцев «наказывать телесно», и «наказуемый» кричал во весь голос, так что даже прибегали надзиратели, но, узнав, что это просто игра, удалялись на свои посты. Конечно, «за беспокойство» тюремная стража получала от заключенных и табак, и закуски, и даже спиртное…

Но совершенно неподражаем был Николай Эрнестович в танцах: он вспоминал свою раннюю юность, казанских друзей и исполнял на тюремном дворе лихую мазурку, гопак, а чаще всего русскую…

В. С. Бобровский вспоминал, что, зная о юношеском увлечении Николая Эрнестовича танцами, «товарищи по заключению в Лукьяновской тюрьме прозвали Н. Э. Баумана балериной. Ловок, гибок, силен он был и умел в минуты бесшабашного веселья, которое порою находило на всех нас, ловко подражать танцам балерины…»