Николай Гумилев

В том, что Зенкевич и Павлов обещания сдержат, я не сомневаюсь. Оба помнят и любят Николая Степановича. Нарбут очень занят службой (он председатель издательства "Земля и фабрика") и тяжел на подъем. Брюсова10 завоевана до конца. Чулков11 дал мне напечатанную статью о "Колчане". Горнунг12 все, что я захотел, у него взял.

У Тумповской, оказывается, есть только одно письмо Николая Степановича, остальные пропали. Это грустно, но это действительно так.

26.07.1925, Гурзуф

Ницше лежит на столе. Коленкоровые тетради - в ящике стола, и я еще ничего с ними не делал, думал на днях заняться и тем и другим. Тогда у меня будут вопросы. Вы позволите посылать их Вам?

19.08.1925

...Не знаю, вернулись ли Вы из Бежецка и застанет ли Вас в Петербурге это письмо. Я прочел "Так говорил Заратустра". Сейчас читаю "По ту сторону добра и зла". Все Ваши положения подтверждаются. Конечно, и "высоты", и "бездны", и глубины, и многое множество других слов навеяны чтением Ницше. Я затрудняюсь в кратком письме подробно показать Вам все, что мне кажется примечательным, - обо всем этом мне бы хотелось побеседовать с Вами в Петербурге. Я получил письмо от Мочаловой, посылаю его Вам - обратите внимание на строчку: "Лариса Рейснер мне не ответила..."

Я пробуду здесь, вероятно, до 6 сентября и на обратном пути рассчитываю побывать три дня в Москве...

У меня есть большая просьба: напишите мне, если это не затруднит Вас, обо всем, что появилось на горизонте нашей работы за этот месяц. Может быть, у Вас есть какие-нибудь пожелания для Москвы?

Лукницкий копировал рукописи Гумилева и, как настоящий архивист, научился это делать виртуозно. Он собирал периодику, ранние сборники, в которых с помощью Ахматовой делал много помет, касающихся влияний, личных мотивов, дат, разночтений и всякого другого.

Ахматова позже сказала о мемуаристах: "Что касается мемуаров вообще, я предупреждаю читателя, 20% мемуаров так или иначе фальшивки. Самовольное введение прямой речи следует признать деянием, уголовно наказуемым, потому что оно из мемуаров с легкостью перекочевывает в почтенные литературоведческие работы и биографии. Непрерывность тоже обман. Человеческая память устроена так, что она, как прожектор, освещает отдельно моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак. При великолепной памяти можно и должно что-то забывать".

Лукницкий начал работу в 1923г., Гумилев расстрелян в 1921-м. Знакомы они не были. И Ахматовой пришлось вспоминать. Впрочем, как и другим знавшим поэта людям. Биограф мог утешать себя тем, что работа началась вскоре после гибели поэта, все друзья и близкие были еще молоды, память была крепкой, надежной, ощущения остры, отношение к трагедии Гумилева - однозначное.

Тем не менее, как мы уже говорили, даже у самой Ахматовой бывали повторы в воспоминаниях, добавочные детали или, наоборот, - опущенные, в зависимости от обстановки, настроения или самочувствия.

Молодой Лукницкий понимал, но больше чувствовал, что Ахматовой порой было трудно говорить - у нее, видимо, был некий комплекс вины за трагическую жизнь Гумилева. Несмотря на сложные взаимоотношения, они, разойдясь, тянулись друг к другу. Оба осиротели, потеряли дом. Такое русское: "Не смирилась, не уберегла..." - должно быть, мучило Ахматову, и слишком еще свежи были душевные раны.

Ахматова следила за записями Лукницкого очень внимательно. И хотя у него был уже довольно большой опыт ведения дневников, она кое-что корректировала, иногда вычеркивала, а порой даже сжигала. Он всегда записывал то, в чем участвовал, что видел, о чем слышал. Иногда слова Ахматовой он ставил в кавычки, иногда - для быстроты письма - опускал их; но все сведения, если они не помечались другим лицом, оценки, мнения, рассуждения шли прямо из уст Ахматовой и были записаны в тот же момент, почти стенографически, без собственного комментария. Если в записях допущены фактические ошибки, это значит, что неверным или неточным было чье-то высказывание.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

2.11.1925

Смысл ее слов о моей работе:

- Есть два пути для биографа: одна биография - идеализирующая поэта (может быть, так и нужно писать биографию поэта?). Так - И. Анненский... Это во-первых, а во-вторых, несомненно заведомое умалчивание Кривичем (сыном И. Ф. Анненского. - В. Л.) одних фактов, искажение других. Кроме того, Кривич плохо знает отца, плохо его себе представляет, не умеет пользоваться материалами.

В биографии Кривич говорит об Анненском главным образом как об учителе, директоре, чиновнике. Поздравительные адреса при его отъездах, при перемене службы, развертываются Кривичем в длинный свиток. А главное, конечно, время упущено. Анненский появляется в этой биографии идеализированным. Облик его искажен. Но, может быть, так и лучше? Может быть, найдутся сторонники именно такой биографии?