Николай Гумилев

Их было три. Каждому из них была вменена почетная обязанность по очереди председательствовать на собраниях, но это председательствование они понимали как право и обязанность "вести" собрание. И притом чрезвычайно торжественно. Где везде было принято скороговоркой произносить: "Так никто больше не желает высказаться? В таком случае собрание объявляется закрытым...", там у них председатель торжественнейшим голосом громогласно объявлял: "О б ъ я в л я ю с о б р а н и е з а к р ы т ы м".

А высказываться многим не позволял. Было, например, правило, воспрещающее "говорить без придаточных", то есть высказывать свое суждение по поводу прочитанных стихов без мотивировки этого суждения. Все члены "Цеха" должны были работать над своими стихами согласно указаниям собрания, то есть фактически - двух синдиков. Третий же был отнюдь не поэт, а юрист, историк и муж поэтессы. Я говорю о Д. В. Кузьмине - Караваеве (муж Е. Ю. Кузьминой-Караваевой. - В. Л.). Первые два были, конечно, Городецкий и Гумилев.

Синдики пользовались к тому же прерогативами и были чем-то вроде "табу". Когда председательствовал один из них, другой отнюдь не был равноправным с прочими членами собрания. Делалось замечание, когда кто-нибудь поддевал своей речью говорившего перед ним синдика No 2. Ни на минуту синдики не забывали о своих чинах и титулах.

За исключением этих забавных особенностей - в общем, был "Цех" благодарной для работы средой - именно тою "рабочей комнатой", которую провозглашал в конце своей статьи "Они" покойный И. Ф. Анненский".

Зимой и ранней весной заседания "Цеха Поэтов" продолжались. В это же время Гумилев часто бывал в "Бродячей собаке" - подвальчике на Михайловской площади (ныне пл. Искусств), оборудованном под ночное кафе, где собирался литературно-артистический Петербург.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

5.12.1925, Суббота

...В "Бродячей собаке" (началась она, кажется, с 1 января 1912 г.) АА бывала только до начала войны, а после начала была только раз - когда Николай Степанович приезжал с фронта и его чествовали (он с "Георгием" уже приезжал)...

Гумилеву и Ахматовой нравилась атмосфера этого ночного кабачка, кафе, клуба со смешным названием. Им нравилось засиживаться до утра, как бы участвуя в трогательном и грустном спектакле, который чуть-чуть декорирует жизнь. Полутьма, полуулыбки, полунамеки - и стихи, стихи до утра, и конечно же яростные и беспощадные споры о смысле жизни и искусства.

Вспоминает В. П я с т: "Сейчас много возводится поклепов на бедную "издохшую "Собаку""... - А вот не угодно ли: в час ночи с самой "Собаке" только н а ч и н а е т с я филологически-лингвистическая (т. е. на самый что ни на есть скучнейший с точки зрения обывателей сюжет!) лекция юного Виктора Шкловского "Воскрешение вещей"!..

Во втором отделении, а иногда и с первого, после удара в огромный барабан молоточком Коко Кузнецова или кого другого, низкие своды "Собачьего подвала" покрывает раскатистый бас Владимира Маяковского...

Иногда Маяковский, иногда Хлебников или еще Бенедикт Лившиц... Или застенчиво нежный, несмотря на свой внушительный рост, Николай Бурлюк...

Собственно, настоящих собак в "Собаке" не водилось, по крайней мере почти. Была какая-то слепенькая мохнатенькая Бижка, кажется, но бродила она по подвалу только днем - когда, если туда, кто и попадал иной раз, то испытывал ощущение какой-то сирости, ненужности; было холодновато, и все фрески, занавесы, мебельная обивка, все шандалы, барабан и прочий скудный скарб помещения, - все это пахло бело-винным перегаром.

Ночью публика приносила свои запахи духов, белья, табаку и прочего, обогревала помещение, пересиливала полугар и перегар... Итак, акмеисты: то есть Ахматова, Гумилев, Мандельштам - и потом так называемые "мальчики" из "Цеха Поэтов" - Георгий Иванов, Георгий Адамович; потом другие "примыкавшие" - будущие ученые, как-то В. Гиппиус, В. Жирмунский, - и сколько еще других! - одни чаще, другие реже, - но все отдавали дань "Бродячей собаке".

Нам (мне, и Мандельштаму, и многим другим тоже) начинало мерещиться, что весь мир, собственно, сосредоточен в "Собаке", что нет иной жизни, иных интересов, чем "Собачьи".

"Лишь Блок, - говорил Пяст, - никогда не появлялся в "Собаке", всегда оставаясь "дневным человеком"..."