Николай Гумилев

Звездное небо уже не возбуждает в душах людей «удивление и благоговение», потому что они переоценили свои возможности, стремятся овладеть всем мирозданием, «найти в недостижимое доступные пути» — и все непонятное, непознанное только пугает их. Поэтому «девятнадцатый век» оказывается «трагикомедией», ибо все его «святые пути» — «героические надежды и совершения» бесплодны и бесполезны: самые лучшие намерения «растленного ума» мостят, как известно, прямую дорогу в ад. Поведение людей, подверженных прелести, со стороны, как уже говорилось, видится здравому взгляду пугающененормальным, страшным и смешным одновременно.

«Горькие плоды» действий «избранников духов», в душе которых [(зажглись звезды», Гумилев рисует в последней своей поэме «Звездный ужас» (1921) — притче о массовом «растлении ума» у овладевшем неким первобытным племенем, люди которого вдруг горячо полюбили страшного «черного бога», требующего человеческих жертв. Лейтмотивом «Звездного ужаса» является двустишие

Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился

— представляющее собой почти дословное повторение восклицания Исайи «Ужас и яма и петля для тебя, житель земли!» (Ис. 24:17). Эти скорбные слова подытоживают пророчество о Страшном Суде, который следует за почти поголовным отпадением человечества от Бога: «И земля осквернена под живущими на ней, ибо они преступили законы, изменили устав, нарушили вечный завет. За то проклятье поедает землю, и несут наказание живущие на ней; за то сожжены обитатели земли и немного осталось людей» (Ис. 24: 6).

В поэме Гумилева явлению «нового бога» предшествует пристальное созерцание людьми ночного звездного неба:

Горе! Горе! Страх петля и яма
Для того, кто на земле родился,
Потому что столькими очами
На него взирает с неба черный
И его высматривает тайны.

В «Звездном ужасе» Гумилев очень точно следует святоотеческому учению о действии бесовской прелести. Герои поэмы созерцают звездное небо в разных обстоятельствах и исходят при этом из разных побудительных мотивов — соответственно и последствия этого созерцания для них оказываются разными. Дело в том, что без свободного согласия человека на сотрудничество со злом силы сатаны не могут овладеть своей жертвой. «… Человекоубийца сей, — разъясняет тайну злого действия владыка Иннокентий (Борисов), — связан узами всемогущества Божия, и ничто не может против тех, кои пребывают под сенью благодати Христовой, но те, кои своим неверием и нечестием уклоняются из под сего святого покрова, отверзают ему дверь и сердце, на сих несчастных людей дух злобы получает возможность действовать прямо и непосредственно, вдыхая в них от своей полноты зла хульные мысли, зловредные похоти и богопротивные замыслы» (Архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий. О грехе, его видах, степенях и различных греховных состояниях. М., 1997. С. 21–22).

Старик — первый из героев поэмы, подвергшийся воздействию «звездного ужаса», — посмотрел в ночное небо случайно, против своей воли:

Этой ночью я заснул, как должно,
Обвернувшись шкурой, носом в землю,
Снилась мне хорошая корова
С выменем отвислым и раздутым,
Под нее подполз я поживиться
Молоком парным, как уж, я думал,
Только вдруг она меня лягнула,
Я перевернулся и проснулся:
Был без шкуры я и носом к небу,
Хорошо еще, что мне вонючка
Правый глаз поганым соком выжгла,
А не то, гляди я в оба глаза,
Мертвым бы остался я на месте.