Николай Гумилев

Счет своим грехам Гумилев ведет с детства. Какого рода была эта греховность, позволяет представить, помимо «Памяти», обстоятельный рассказ о детских и юношеских годах поэта, содержащийся в мемуарах его сводной сестры A.C. Сверчковой. «В мальчике, — вспоминала Александра Степановна, — рано проснулась любовь к поэзии, он стал глубоко вдумываться в жизнь, его поразили слова в Евангелии: “вы боги”… и он решил самоусовершенствоваться. Живя в “Березках” (имение, которым Гумилевы владели в 1901–1904 гг. — Ю. 3.), он стал вести себя совершенно непонятно: пропадал по суткам, потом оказывалось, что он вырыл себе пещеру на берегу реки и проводил там время в посте и раздумье. Он попробовал даже совершать чудеса!.. Разочаровавшись в одном, он тотчас же хватался за другое, занимался астрономией, для чего проводил ночи на крыше, делал какие-то таинственные вычисления и опыты, не посвящая никого в свои занятия» (Жизнь Николая Гумилева. A., 1991. С. 17). Недаром в «Памяти» Гумилев называет себя «колдовским ребенком, словом останавливавшим дождь». Впрочем, в черновом варианте стихотворения эти полудетские магические опыты описаны более точно:

На песчаных дальних косогорах,
У лесных бездонных очастей
Вечно норы он копал и в норах
Поджидал неведомых гостей.

Чрезвычайно характерно, что A.C. Сверчкова (мемуарист очень наблюдательный) связывает опыты по «самоусовершенствованию» с «увлечением поэзией», т. е. увлечением символистской проповедью индивидуализма и пропагандой «личного мистического опыта», лежащего «вне пределов добра и зла». Это было время юношеского гумилевского «декадентского бунта», отвергавшего среди всего прочего и прежнюю детскую воцерковленность. «Когда сыновья были маленькие, — пишет A.A. Гумилева-Фрейганг, — Анна Ивановна им много читала и рассказывала не только сказки, но и более серьезные вещи исторического содержания, а также из Священной Истории. Помню, что Коля как-то сказал: “Как осторожно надо подходить к ребенку! Как сильны и неизгладимы бывают впечатления в детстве! Как сильно меня потрясло, когда я впервые услышал о страданиях Спасителя”. Дети воспитывались в строгих правилах православной религии. Мать часто заходила с ними в часовню поставить свечку, что нравилось Коле. С детства он был религиозным и таким же остался до конца своих дней — глубоковерующим христианином» (Жизнь Николая Гумилева. Л., 1991. С. 63).

«Увлечение поэзией», купно с запойным чтением Ницше, подвигли юного Николая Степановича на действия, как можно понять, предосудительные для его позднего покаянного взгляда. Однако эти отроческие и действительно достаточно наивные возмущения, отразившиеся, например, в ранней (1903) поэме «Молодой францисканец» —

«Нет, полно, — вскричал он, — начну жить и я,
Без радостей жизнь да не вянет.
Пускай замолчит моей грусти змея
И сердце мне грызть перестанет.

Бегу из монашеских душных я стен,

Как вор, проберуся на волю,
И больше, о нет, не сменяю на плен
Свободную, новую долю»,

— ныне уже изглажены, прощены и не обременяют более душу поэта:

Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

Совсем иначе обстоит дело с юностью, на которую выпали первые литературные успехи, — выход «Пути конквистадоров» (1906), переписка с Брюсовым и участие в «Весах», издание «Романтических цветов» (1908). В «Памяти» о герое этих лет сказано так:

… Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.

Он совсем не нравится мне

, этоОн хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.