Николай I

…В памятный день 19 января 1833 года М. М. Сперанский зашел по старой дружбе к Федору Петровичу Львову. Супруга Львова, Елизавета Николаевна, впоследствии вспоминала: «…Однажды он к нам приезжает и я, видя, что у него отстегнулась Андреевская звезда, хотела ее поправить. — Ради Бога, оставьте ее так, — сказал он мне, — сейчас сам государь свою мне надел, когда я ему поднес мой Свод законов, он точно так ее надел; мне и вечером расстаться с нею будет тяжело»^{629}. Рескрипт о награждении знаком ордена был подписан на следующий день, 20 января 1833 года. Впрочем, на рисунке, изображающем торжественное заседание Государственного совета, по которому был изготовлен рельеф на памятнике Николаю I, изображено больше, чем 15 томов «Свода законов». Одновременно на столе было тогда выложено 45 томов (считая приложения, 48 переплетов) первого «Полного собрания законов Российской империи» и 6 томов (8 переплетов) второго «Полного собрания». Итого — 71 переплет!

В день чрезвычайного заседания Государственного совета в Большом зале заседаний (иначе называемом, в честь советников, «Советским»), находившемся на первом этаже Старого Эрмитажа (с 1828 по 1885 год), Николай Павлович произнес тщательно подготовленную речь. По свежим впечатлениям этого неординарного события М. М. Сперанский сразу же после заседания сказал М. А. Корфу: «Государь говорил как профессор (выделено М. А. Корфом. — Л. В.). Ни я и никто из работавших… над этим делом столько лет не могли бы представить его так полно, так отчетливо и убежденно. Жаль, искренне жаль, что не было тут стенографа и что ни Европа, ни даже сама Россия ничего не узнает об этой речи!»^{630} В журнал Государственного совета было занесено только краткое изложение выступления императора. Отчасти содержание речи Николая I нашло отражение и в дневниковых записях М. А. Корфа. Император сам открыл заседание Государственного совета и сказал, «что при самом восшествии на престол он счел долгом обратить внимание на различные части управления, о коих не имел почти никакого сведения». Далее М. А. Корф передает речь императора следующим образом: «Его величество в самой молодости своей слышал о недостатках у нас в оном, о ябеде, о лихоимстве, о неимении полных законов, или о смешении оных от чрезвычайного множества указов, нередко один другому противоречащих. Сие побудило его с первых дней его правления рассмотреть, в каком состоянии находится комиссия, для составления законов учрежденная. К сожалению, представленные сведения удостоверили его, что труды комиссии сей не имели никаких последствий. Не трудно было открыть, что сие происходило главнейше от того, что всегда обращались к составлению новых законов, а не к основанию на твердых началах старых. Посему он признал за благо прежде всего определить, к чему по законодательству правительство должно направить виды свои, и, вследствие того, обратился к началам противным тем, коими прежняя комиссия руководствовалась, т. е. чтобы не созидать новых законов, но собрать и привести в порядок старые»^{631}.

Действительно, предыстория создания Свода законов относится еще ко времени образования 31 января 1826 года в составе Собственной Его Императорского Величества Канцелярии II Отделения, специально созданного по рескрипту Николая I для работ по кодификации, то есть систематизации существующего законодательства, а в необходимых случаях — и его редактирования. В рескрипте на имя князя Лопухина от 31 января 1826 года было предписано «вместо сочинения новых законов» «собрать сперва вполне и привести в порядок те, которые существуют»^{632}. И до этого бессвязность и противоречивость многочисленных законов были очевидны. Но все попытки исправить положение были обречены на неудачу. Так было с екатерининской Комиссией по составлению нового уложения и с Комиссией по составлению законов, действовавшей при Александре I. Формально во главе вновь созданного II Отделения был поставлен юрист и бывший первый ректор Санкт-Петербургского университета (1819–1821) Михаил Андреевич Балугьянский. Помощником же его и душой всего дела стал М. М. Сперанский, которого Николай Павлович частенько привлекал к написанию манифестов, но к которому все еще продолжал присматриваться. Постепенно он преодолевал недоверие к нему как к бывшему опальному государственному секретарю Александра I, реформатору 1807–1812 годов, только в 1821 году возвращенному в Петербург и включенному в состав Государственного совета.