Николай I

Николай Павлович почтительно должен был внимать и советам того, кого еще недавно именовал «императором» — цесаревича Константина. Спустя много лет в разговоре с П. Д. Киселевым Николай I заметил по поводу принципа наследования: «…Представьте, я впитал этот принцип так глубоко, что пока мой брат Константин был жив, я, несмотря на его отказ от трона, всегда считал себя лишь его лейтенантом и не предпринял ни одного важного поступка, предварительно не обсудив с ним»^{405}. Так вот, получив сообщение Николая Павловича о «петербургских событиях», цесаревич трижды прочел отчет и в письме от 22 декабря 1825 года писал брату: «Нужно разыскивать подстрекателей и руководителей и, безусловно, найти их путем признаний со стороны арестованных. Никаких остановок до тех пор, пока не будет найдена исходная точка всех этих происков…»^{406} Давая советы брату, цесаревич в то же время отказывался приехать в Петербург, аргументируя это тем, что его присутствие более полезно для дела в Варшаве. В ответном письме цесаревичу от 29 декабря того же года Николай Павлович отмечал: «Я держусь правила обрушиваться лишь на тех, которые разоблачены». А через месяц, 29 января 1826 года, добавлял: «… Если Богу будет угодно, я дойду до дна озера»^{407}.

Самых суровых мер против мятежников требовала и властная мать Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Утром 13 июля 1826 года, получив известие о казни, Николай пишет матери из Царского Села: «Пишу на скорую руку — два слова, милая матушка, желая Вам сообщить, что все совершилось тихо и в порядке, гнусные и вели себя гнусно, без всякого достоинства…»^{408} Затем, в 9 часов утра, Николай Павлович принял И. И. Дибича, а в 12 часов — А. Н. Голицына и статс-секретаря Р. И. Ребиндера^{409}. Времени на игры с «Гусаром» в полдень, при всей любви Николая Павловича к своим собакам, явно не оставалось, тем более что после приема он отправился в Петербург и следующее письмо матери пишет, уже узнав некоторые подробности казни: «Час тому назад мы вернулись сюда и, по полученным сведениям, вроде все спокойно… Пять казненных проявили большое чувство раскаяния и особенно Каховский, который, идя на казнь, сказал, что молится за меня. Его единственно я жалею… Завтра мы на площади отслужим молебен; эстрада находится как раз на том месте, где погиб несчастный Милорадович»^{410}. Строки письма о молебствии уточняются записью за этот же день в Камер-фурьерском журнале, где сообщается о повестке, разосланной от двора: «Соизволили в будущую среду, то есть сего июля 14-го дня пополудни в 1/2 7 часа съезжаться всем знатным обоего пола особам, а также гвардии и армии штаб- и обер-офицерам во временную Адмиралтейскую Исаакиевскую церковь для принесения благодарности Господу за избавление России от бунта, открывшегося 14 декабря прошлого 1825 г., и быть дамам в белом русском платье, а кавалерам в праздничных кафтанах»^{411}.

Вынесение смертного приговора далось Николаю Павловичу нелегко. Императрица Александра Федоровна в дневнике за 13 июля свидетельствует: «Мой бедный Николай так много перестрадал за эти дни! К счастью, ему не пришлось самому подписывать смертный приговор»^{412}. Предположение о том, что при вынесении приговора члены Верховного уголовного суда старались предвосхитить желание императора, лишено оснований^{413}. Более того, необходимо учитывать влияние на позицию Николая I в целом более жесткого мнения многих членов суда о необходимости сурового наказания. Как отмечал автор многих исторических трудов и публикаций великий князь Николай Михайлович (внук Николая Павловича), А. И. Чернышев, П. В. Голенищев-Кутузов, А. Н. Потапов были известны своим подобострастием; Д. Н. Блудов — «либерализмом на словах» и «только граф Бенкендорф считался более самостоятельным и все время старался смягчить государя…»^{414}. По мнению августейшего историка, «весь сонм окружающих царедворцев, большинство их, думали исключительно о своем благополучии и старались выслужиться перед молодым, неопытным и мало известным новым самодержцем России, внося только смущение в чуткую душу Николая Павловича»^{415}.

На третий день после казни декабристов, 16 июля 1826 года, в 8 часов утра Николай Павлович с Александрой Федоровной отправились из Царского Села в «первопрестольный град» Москву в коляске в сопровождении различных лиц для предстоящей коронации, состоявшейся 22 августа того же года.