Николай I

«Завтра, завтра! Что такое ещё завтра? На завтра, кажется, назначено что-то ещё», – силился вспомнить Евгений Петрович, но так и не вспомнил: для завтрашнего манёвра от него ничего не требовалось. Он заснул.

Следующий день как будто немного исправил настроение Николая Павловича. По окончании манёвра государь объезжал вызвавшую в этот день особое его одобрение конную артиллерию, по нескольку раз благодарил батареи. Ударили отбой, «по домам».

«Слава Богу, – у Самсонова сердце маленьким холодным комком застыло в груди, томленьем заныли руки и ноги. – Всё кончилось. Можно ехать домой и думать, думать…»

Вдруг государь тронул своего коня, догоняя разъезжавшиеся батареи, своим звучным голосом скомандовал:

– Конная артиллерия! Стой! Равняйся!

В грохоте скачущих в карьер орудий команду не расслышали. Николай дал шпоры, стараясь заскакать в середину движущейся артиллерии, ещё раз повторил команду. Опять никакого результата. Он обернулся, ища за собой глазами трубача.

Назначать к государю трубачей входило в обязанность Самсонова. Увы, в этот день за государевой лошадью не ездил ни один трубач.

Николай Павлович круто повернул коня и возвратился на прежнее место.

– Орлов! – раздался снова зычный голос.

Орлов, с рукою под козырёк, галопом подскакал к нему. Государь что-то говорил раздражённо и гневно.

– Государю коляску! – крикнул Самсонову Орлов, и тот сломя голову поскакал по направлению, где должен был стоять экипаж.

Едва он отъехал саженей на сто, как снова голос:

– Самсонов! Самсонов!

Вслед за Евгением Петровичем скакал дежурный флигель-адъютант.

– Ступай, государь тебя спрашивает.

Самсонов повернул коня.

Государь и вся свита стояли теперь спешившись, одной тесной группой. Конная фигура, одиноко маячившая возле этой группы, преградила дорогу Самсонову. Это был герцог Максимилиан Лейхтенбергский.

– Ecoutez, – проговорил он вполголоса. – L'empereur est furieux contre vous, ne lui repondez pas on mot, ou vous etes on homme perdue[168].

– Monseigneur, – отвечал Самсонов со слезами на глазах, – jamais tant que je vivrai, cet acte d'interet et de bonte, que vous daignez me temoigner, ne sortira ni de mon coeur, ni de ma memoire[169].

Но раньше, чем он тронул коня, государь его уже заметил.

– А, пожалуйте-ка сюда!

Самсонов соскочил с лошади и вышел на середину кружка.

– Что это значит, что, как я ни приеду, всегда застаю какие-нибудь неисправности? – загремел знакомый и грозный голос. – Пора бы, кажется, вам привыкнуть к вашей обязанности! Ступайте-ка на гауптвахту!

В этот момент внимание всех привлёк столб пыли, показавшийся над дорогой. Евгений Петрович не помнил, были ли выставлены в этот день заставы, а это тоже входило в его обязанности. Кто мог скакать по военному полю, когда на нём происходили манёвры?

Из облака пыли вырвалась загнанная, взмыленная тройка, фельдъегерь, цепляясь палашом, ещё раньше, чем она остановилась, выскочил из тележки, бегом устремился к окружённому свитой государю.

– Ваше величество, донесение с Кавказа.

Николай посмотрел кисло.

Только через четвёртые руки попадали к нему бумаги от фельдъегеря. Первый, кто выхватил пакет, успел надломить печать, у второго в руках бумаги высвободились из конверта, третий, развернув их, успел перетасовать по степени важности.

Из рук Лейхтенбергского Николай брал и читал их по очереди.

Первые две, бегло просмотрев, он сунул кому-то, не глядя, с коротким:

– Это Чернышёву.

Когда подъехала коляска, у Лейхтенбергского в руках ещё оставалась одна бумажка.

– Что ещё? – нетерпеливо спросил Николай, уже ставя ногу на подножку.

– Вашему императорскому величеству рапорт пятигорского коменданта генерал-майора Ильяшенкова[170], – ответил Лейхтенбергский.

Царь только слегка повернул голову в его сторону:

– Ну?

Лейхтенбергский прочёл:

                                                           № 1427 июля 16-го дня

                                                           Его императорскому величеству

                                                           пятигорского коменданта

                          РАПОРТ

Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что находящиеся в городе Пятигорске для пользования болезней, уволенный от службы из Гребенского казачьего полка майор Мартынов и Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов, сего месяца 15-го числа в четырёх верстах от города у подошвы горы Машука имели дуэль, на коей Мартынов ранил Лермонтова из пистолета в бок навылет, от каковой раны Лермонтов помер на месте…

Николай Павлович досадливо махнул рукой. Лейхтенбергский перестал читать.

– Собаке собачья смерть, – долетели до слуха Евгения Петровича внятные, разрубленные паузами слова.

Царь сел в коляску и отбыл с поля.