Николай и Александра

Главным среди охранников был А. Д. Авдеев, высокий, худощавый мужчина, который называл царя не иначе как «кровавый». До этого он был комиссаром Злоказовской фабрики и лично отвез хозяина фабрики Н. Ф. Злоказова в острог. Главой образованного на заводе «делового совета» стал новоиспеченный комиссар. Царя он ругал как только мог. Внушал подчиненным, что царь сам захотел войны и три года проливал кровь рабочих. Сам горький пьяница, Авдеев приучал к пьянству и остальных охранников. По словам лакея Седнева, охранники крали вещи у царской семьи. Сначала воровали золото, серебро, потом стали таскать белье, обувь. Как и их начальник, «грубые, распоясанные, с папиросами в зубах, наглыми ухватками и манерами, они возбуждали ужас и отвращение», свидетельствовал камердинер царя Чемодуров. Судя по рассказам очевидцев, обращение с царской семьей вообще было грубое. Если кто-нибудь из членов семьи просил в жаркий день открыть окно, охранники или никак не реагировали на просьбу, или передавали ее Авдееву, который отвечал: «Ну их к черту». Возвращаясь из комнаты, где жила царская семья, Авдеев, по словам Якимова, сообщал, что его просили о чем-то и он отказал «Николашке» и «немке». Он об этом радостно говорил. Запираться у себя членам царской семьи запрещалось. Охранники могли войти в их комнаты в любое время. Они грязно ругались, позволяли себе непристойные шутки, пели скабрезные песни. Когда великие княжны шли в уборную, красноармейцы, якобы для караула, шли следом, заводя «шутливые» разговоры, и оставались у двери туалета. На его стенах рисовали гнусные картинки, изображавшие царицу и Распутина, не забывая обратить на них внимание великой княжны.

Разрешалась лишь послеобеденная прогулка, физическим трудом заниматься было запрещено. Судя по показаниям охранника Медведева, время узники проводили следующим образом: «Государь читал, государыня также читала или вместе с дочерью вышивала или вязала. Наследник делал цепочки для своих игрушек-корабликов. Пели они исключительно духовные песни», чтобы не слышать скабрезных песен, исполнявшихся у них под окнами. Дни рождения проходили почти незамеченными. 19 мая императору исполнилось пятьдесят, 25 мая государыне – сорок шесть лет.

Вставали члены царской семьи в восемь часов. Утром у них была общая молитва. Затем вся семья пила чай. К чаю подавался черный хлеб. Обед был в 2 часа, его приносили из Совдепа. Суп и котлеты подогревались на спиртовке и подавались поваром Харитоновым. Обедали вместе с прислугой. «Стол был без скатерти, ложек, ножей, вилок не хватало», – вспоминал Кобылинский. Вместе с прислугой обедали и охранники. «Придет какой-нибудь и лезет в миску: „Ну, с вас довольно“». «Однажды Авдеев сидел за столом в фуражке, без кителя, куря папиросу. Когда ели битки, он взял свою тарелку и, протянув руку между Их Величествами, стал брать в свою тарелку битки, – рассказывал Чемодуров. – Положив их на тарелку, он согнул локоть и ударил локтем государя в лицо».

Успевший нажить себе врага в лице Родионова, Нагорный снова попал в переплет. Охранники настаивали на том, чтобы у наследника была лишь одна пара обуви. Нагорный стал возражать: нужны две пары, если одна промокнет, понадобится смена. Вскоре после этого один из охранников позарился на золотую цепочку у кровати цесаревича, на которой висели образки.

Возмущенный Нагорный остановил вора. Это была последняя служба, которую верный матрос сослужил Алексею Николаевичу. Нагорного тотчас же арестовали. Жильяр так описывает этот эпизод: «Однажды я проходил вместе с доктором Деревенко и моим коллегой Гиббсом мимо дома Ипатьева, и мы заметили у дома двух извозчиков, которых окружало большое число красноармейцев. Каково же было наше волнение, когда мы увидели в первом экипаже Седнева (лакея великих княжон) между двумя конвоирами. Нагорный приближался ко второму экипажу. Держась за края экипажа, он поднялся на подножку и, подняв голову, заметил всех нас троих, неподвижно стоящих в нескольких шагах от него. Посмотрев на нас пристально несколько секунд, он затем сел в экипаж, не сделав ни одного жеста, который мог бы выдать нас. Экипажи тронулись по направлению к тюрьме».

Нагорного поместили в ту же камеру, где находился депортированный в Екатеринбург князь Львов, первый премьер-министр Временного правительства. Заключение честного моряка продолжалось недолго. Четыре дня спустя его увели и расстреляли.