Суть всех претензий сводилась к одному слову: гордыня. Гоголь настолько вообразил себя учителем жизни, что его обуяла гордыня, неприличная христианину, и неприкрытые проявления этой гордыни портят и затмевают все ценное, что есть в книге. Великий святитель митрополит московский Филарет лишь разводил руками, сталкиваясь и в этой книге и после нее, вплоть до предсмертных гоголевских дней, с учительством жизни и «самостью» Гоголя: вот что получается, когда человек решает стать монахом от мира, не пройдя всех этапов подготовки к тому, чего требует монашеское служение… Когда долгий и трудный путь, отработанный веками, – путь по шаткому мостику через пропасть, когда нужно на подгнивших досочках каждый шаг соразмерять, – подменяешь своевольным решением перемахнуть пропасть одним прыжком, то можно и сил не рассчитать…
Так или иначе, об этом говорили многие самые близкие Гоголю люди.
Но что бросается в глаза: там, где среди «друзей» подразумевается Языков или речь идет о Языкове или адресатом достаточно легко узнается Языков, нет ни крупицы той «гордыни», из-за которой книгу частично не приняли идейно близкие Гоголю люди. Мысли текут естественно, просто, гармонично – опять-таки, с тем прекрасным простодушием, за которым открываются наибольшие глубины.
Встречаясь взглядом с немеркнущим сиянием голубых глаз Языкова, Гоголь обретает ту уравновешенность, в которой нет места ни гордыне, ни другим гибельным приманкам тьмы, нацеленной переломать и уничтожить гоголевский гений.
А что же выравнивалось в Языкове благодаря Гоголю?
Гоголь, как и многие, довольно настойчиво внушает Языкову, что тот должен идти до высот поэзии мысли, стать поэтом-мыслителем, чтобы во всем объеме раскрыть свое дарование. Но у Гоголя, как прежде у Ивана Киреевского, это звучит иначе, чем у тех, кто, призывая Языкова стать «поэтом мысли», а не только «хмеля», на деле прежде всего стремился втиснуть поэта в свои идейные рамки. Само общение с Гоголем помогает Языкову найти то направление поэзии мысли, движение в котором естественным образом отвечает особенностям его дара, его натуры. Начав с обретения живой разговорной интонации в разговорах на серьезные темы, пройдя через огромный этап работы в Ницце, когда осмысление Языковым цельности мира, в привете Рейну и в других стихотворениях, поднялось на новый уровень, Языков уже в Москве создает «Землетрясение»…
Гоголь – Языкову, 20 ноября (по европейскому стилю 2 декабря) 1844 года из Франкфурта: