Николай II без ретуши

Из воспоминаний Федора Александровича Головина:

Более близко я познакомился с Николаем во время существования Государственной думы второго созыва, когда я, в качестве председателя этой Думы, имел довольно продолжительные беседы с ним. (…) Государь поздравил меня с избранием. На это поздравление я заметил, что хоть и велика честь, которую мне оказала Дума, но что она меня не радует, так как я предвижу тернии на моем нелегком пути. (…) Государь интересовался распределением членов Думы по фракциям и возможностью образования «работоспособного центра». Я дал надлежащую справку и высказал уверенность, что Дума работоспособна и в серьезные моменты всегда будет иметь сплоченное большинство: выборы председателя Думы служат тому доказательством. «Дай Бог, дай Бог», – твердил в ответ государь, причем в тоне его речи слышалось сомнение. «Правительство заготовило для Думы целый ворох документов. Думе придется много и много работать над этим ворохом», – говорил государь, широко раздвигая руки и тем наглядно показывая размер вороха правительственных законопроектов. Когда он говорил об этом ворохе и разводил руками, в нем было что-то наивно-детское, школьническое. Но это милое выражение лица Николая резко изменилось, когда он с холодным и упрямым видом заговорил, что Дума должна дружно работать с правительством, что того настоятельно требуют интересы государства. Я уклончиво заметил, что с внесенными правительством законопроектами я еще не ознакомился, а потому затрудняюсь определить, встретят ли они поддержку большинства Думы, что я очень опасаюсь, что взгляды кабинета Столыпина и Думы на намеченные Манифестом 17 октября 1905 года реформы окажутся весьма различными. При упоминании о Манифесте 17 октября Николай с упрямым выражением лица твердил, что «все, в Манифесте дарованное народу, не подлежит отмене, все обещанное должно быть осуществлено».

Упомяну здесь, кстати, что во время двух последующих бесед Николай повторил то же категорическое утверждение о незыблемости дарованных Манифестом 17 октября народу прав, что, однако, не помешало ему нарушить эти права противозаконным актом 3 июня 1907 года (новый избирательный закон). (…) Во время второй Думы я был принят государем еще два раза. Вторая аудиенция состоялась не помню в точности когда, должно быть, в конце марта. (…) В назначенное время я был в Царскосельском дворце. Государь принял меня в кабинете и на этот раз предложил мне сесть. Мы сидели около письменного стола, на котором среди бумаг и книг я заметил номер газеты «Новое время» и думские стенографические отчеты. (…) Николай II встретил меня очень любезною улыбкой и, как бы извиняясь, что долго не принимал меня, заявил, что всю эту неделю он «был очень, очень занят, так что не мог найти свободного часа, чтоб принять председателя Думы». Затем он сказал, что внимательно следит за деятельностью Думы, читает стенографические отчеты (…), но что пока он не видит практических результатов от думской работы и что он очень опасается, как бы Дума, поглощенная партийной борьбою внутри себя и критикою прошлой деятельности правительства, не потратила дорогого времени без пользы для народа. (…)

Эту речь государь говорил минут пятнадцать, говорил без запинки, последовательно и логично развивая обвинения, выдвигавшиеся тогда против Думы в печати и правительственных кругах. Я не могу утверждать, что мысли, изложенные государем в этой его речи, являются мыслями, до которых он сам додумался. Но это и не важно. Важно то, что они вошли в его плоть и кровь. (…)

В ответ на эту речь я постарался выяснить значение свободы слова в парламенте, указав, что критика действий правительства не должна смущать представителей власти, если их действия правильны, в противном же случае польза государства требует смены неспособных или недобросовестных министров. (…)

Государь внимательно, не перебивая, выслушал мою речь, ничего мне на нее не возразил и тем дал возможность предположить, будто мои доводы его убедили. Обвинения, выставленные против Думы в Манифесте о роспуске ее, свидетельствуют, что Николай остался при своем первоначальном взгляде на характер думской работы. Вероятно, или Николай считал ниже своего царского достоинства вступать в спор с председателем Думы, или он не решился заявить откровенно, что мои доводы кажутся ему неубедительными. (…) Последнее предположение мне кажется более вероятным, как вытекающее из свойственного Николаю двуличия. Известен ведь случай, когда одному из министров, кажется Ермолову, Николай при свидании с ним не решился сказать, что указ об отставке им уже подписан, а предложил министру доложить о каком-то деле в следующий приемный день. По приезде от государя к себе на квартиру этот министр нашел у себя указ об отставке.

Из воспоминаний Павла Николаевича Милюкова: