Сегодня в три часа дня я отправляюсь в Зимний дворец, откуда, согласно обычаю, император должен объявить манифест своему народу. Я – единственный иностранец, допущенный к этому торжеству как представитель союзной державы. (…) В благоговейной тишине императорский кортеж проходит через зал и становится слева от алтаря. Император приглашает меня занять место около него, желая таким образом «засвидетельствовать публично уважение верной союзнице, Франции». Божественная служба начинается тотчас же, сопровождаемая мощными и патетическими песнопениями православной литургии. Николай II молится с горячим усердием, которое придает его бледному лицу поразительное выражение глубокой набожности. Императрица Александра Федоровна стоит рядом с ним неподвижно, с высоко поднятой головой, с лиловыми губами, с остановившимся взглядом стеклообразных зрачков; время от времени она закрывает глаза, и ее багровое лицо напоминает мертвую маску.
Следует ожидать, что в первые недели мы принуждены будем отступать, Вашему Величеству не следует подставлять себя под удары критики, которую это отступление неизменно вызовет в народе, а то и в армии.
Война внезапно положила конец всем нашим внутренним раздорам. Во всех думских партиях помышляют только о войне с Германией.
…народная толпа бросилась на германское посольство и разграбила его до основания. Расположенное на самой главной площади города, между Исаакиевским собором и Мариинским дворцом, германское посольство представляет собою колоссальное здание. (…) Чернь наводнила особняк, била стекла, срывала обои, протыкала картины, выбросила в окно всю мебель, в том числе мрамор и бронзу эпохи Возрождения, которые составляли прелестную частную коллекцию Пурталеса. И, чтобы кончить, нападавшие сбросили на тротуар конную группу, которая возвышалась над фасадом. Разграбление продолжалось более часу, под снисходительными взорами полиции.
Витте приехал в Санкт-Петербург из Биаррица и позавчера навестил меня. Он напомнил мне о нашей встрече осенью 1905 года и сразу же вступил со мной в дискуссию: «Эта война – сумасшествие! Она была навязана царю вопреки его благоразумию глупыми и недальновидными политиканами. (…) Наш престиж на Балканах, наш религиозный долг защищать своих кровных братьев, свою историческую и священную миссию на Востоке! Но это же романтическая, устаревшая химера! (…) Даже если мы допустим, что наша коалиция одержит полную победу, а Гогенцоллерны и Габсбурги снизойдут до того, что запросят мира и согласятся с нашими условиями, то это будет означать не только конец господства Германии, но и провозглашение республики повсюду в Восточной Европе. Это будет означать одновременный конец царизма! Я предпочитаю умалчивать относительно того, что может нас ожидать в случае принятия гипотезы нашего поражения. (…) Мои практические выводы заключаются в том, что мы должны покончить с этой глупой авантюрой как можно быстрее».
Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного – война! Не японская, не турецкая, а мировая. Страшно писать о ней мне здесь. Она принадлежит всем, истории….Да и я, как всякий современник, не могу ни в чем разобраться, ничего не понимаю, ошеломленная….Кажется, что все разыгралось в несколько дней. Но, конечно, нет. Мы не верили потому, что не хотели верить. Но если бы не закрывали глаз…