Николай II. Психологическое расследование

Резолюции Александра III пестрят резкими и нелицеприятными высказываниями и характеристиками. Он мог прямо в глаза назвать нерадивого подданного резким словом. Как вспоминали близкие к царю люди, «крепкое словцо было присуще его натуре, и это опять русская черта, но в словах не было озлобления. Это была потребность отвести душу и ругнуть иной раз сплеча, не изменяя своему добродушию»[9]. Как, видимо, заметили читатели, даже нецензурная брань императора воспринимается подданными за проявление «царскости».

Николай Александрович, в отличие от своего отца, не обладал такими врожденными особенностями. Окружение Николая Александровича в один голос отмечает одну важную черту его поведения. Все его жесты и движения были очень размеренны, даже медленны. Причем эта особенность отмечается у Николая Александровича с раннего детства, т. е. несомненно, является врожденной особенностью его нервной системы.

Те, кто работал с царем непосредственно, были убеждены в том, что царь «слаб». Трагичным для судеб России стало то, что во главе огромной империи «на переломе» оказался человек, не имевший «…той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повиноваться»[10].

Генерал А. А. Брусилов[11] вспоминал о впечатлении, которое производил последний император уже в зрелом возрасте: «Николай II не умел добраться до души солдата, притянуть его сердце, возбудить его дух. Ни его физический внешний облик, ни манера говорить не возбуждали энтузиазма»[12].

На протяжении всего пребывания Николая у власти современники в один голос утверждают об отсутствии у него необходимых проявлений «царскости». Причем заметим, что нет никакого прогресса в развитии этих качеств. Сравним два описания особенностей Николая Александровича, фиксирующих его поведенческие черты в начале и в конце правления.

Из воспоминаний Федора Александровича Головина, описывающих события 1894 года: «…Особенно смешным и жалким показался мне государь во время торжественного шествия после коронования из собора во дворец. Бледный, утомленный, с большой императорской короной, нахлобученной до ушей, придавленный тяжелой, парчовой, подбитой горностаем, неуклюжею порфирою, Николай казался не величавым императором всея Руси, не центром грандиозной процессии, состоявшей из бесчисленных представителей всевозможных учреждений, классов, сословий, народностей громадного государства, а жалким провинциальным актером в роли императора, ему не подходящей»[13].

Из воспоминаний Мориса Палеолога[14], описывающего события конца правления царя: «9 (22) февраля 1916 года открытие сессии IV Государственной Думы. В обширной зале с колоннами, где некогда Потемкин восхищал Екатерину своими великолепными празднествами, поставлен аналой для молебна. Депутаты стоят кругом тесными рядами… Император подходит к аналою; начинается служба; дивные песнопения, то широкие и могучие, то нежные и эфирные…

Император слушает службу со свойственным ему умилением. Он страшно бледен. Рот его ежеминутно подергивается, как будто он делает усилия, чтобы глотать. Более десяти раз трогает он правой рукой ворот – это его обычный тик; левая рука, в которой перчатка и фуражка, то и дело сжимается. Видно, что он сильно взволнован… Затем он произносит речь: