Николай Коняев. Два лица Власова.

Шуру терпеть не может. Куликов теперь кушает отдельно совместно с Шурой, а мы кушаем: я,

Сандалов и Паша; и готовит нам Маруся. Сандалов кушает у нас в доме и никак не нахвалится

Марусей. Мы каждый день, когда кушаем, вспоминаем тебя, ибо это ты рекомендовала нам

Марусю — мы так и поступили и не обижаемся. Кузин, конечно, тоже кушает у нас. Дорогая Аля, как

ты добра и вспоминаешь часто обо мне. Когда я перечитываю твои письма, мне иногда приходит

невольно в голову, правда, не совсем хорошая мысль, что ты мне пишешь много о том, что тебе

скучно без меня, и не думаешь ли там чем развлечься без меня. Хотя я тебе заранее пишу, что это

нехорошая мысль. А мое отношение к тебе, мой дорогой и родной Алик, ты, наверное, уже изучила

лучше, чем я. Мне иногда кажется, что у меня так много с тобой счастья, что начинаю даже бояться,

как бы мне его сохранить. Ты пишешь о решении моей души — хотя (нрзб). Нет, этого нет и не будет

до тех пор, пока я не почувствую плохого чего–нибудь с твоей стороны. До сих пор я тебе пока верю,

но у тебя больше времени, чем у меня. Я лично, будучи бы на твоем месте с мамой и Юрой, и имея в

проекте еще маленького Андрюшу от любимого человека (так ли? или нет?), и получая письма от

него, не стал бы скучать, а все свое внимание обратил бы на это и не стал искать бы себе «иных»

развлечений. Все [347] это у меня навеяно твоим вопросом: «Ждешь ли ты меня в мае?» Я тебя жду

всегда, и если я для тебя воздух, то ты для меня кислород.

Дорогой и милый Алик! Не сердись на это письмо. Просто я тебя сильно и крепко полюбил и

плохое — «что–либо» с твоей стороны по отношению меня для меня — будет большим

переживанием…

Привет самый наилучший маме (святая женщина) и Юрику. Поцелуй его. Воспитывай, как я говорил.

Целую тебя, моя родная, и жду ежесекундно, часто–часто вспоминаю нашу короткую жизнь — как

сон. Скоро опять будем вместе, и сказка опять станет былью. Еще раз обнимаю и крепко, крепко

целую.

Алик, крепко береги себя для себя, для «будущего» и для меня.

Твой Андрюша.

3.3.42.

17. Агнессе Павловне Подмазенко

Дорогая и любимая Аличка!

Ей же ей, ты ругаешь меня напрасно. Вот сама видишь. Только вчера написал тебе письмо, а сегодня

в 11 час. 30 м. ночи сижу вот и пишу тебе еще письмо. Вечером часов в 7 принес почтальон от тебя

письмо, которое ты писала 23.2. Это прямо рекорд. Письмо шло всего 8 дней. Если так пойдет дело,

то я совсем «погиб». Ведь я обещал тебе отвечать на каждое твое письмо, поэтому придется бросить

все дела и все время употребить на ответные тебе письма. Конечно, дорогая Аличка, это только

шутка. А вообще я рад до бесконечности, что имею так часто беседовать с тобой, моя родненькая, хотя

в письмах. Все от души смеялись над тем, как ты организовала поимку крысы. В данном случае ты

крепко усвоила мою стратегию и тактику — вот и получила блестящий результат. Смелость города

берет, а не только крыс. Желаю тебе успеха в дальнейшем.

Дорогой и милый Алюсик! Я крайне взволнован. Пишу тебе письма аккуратно, а ты в каждом письме

мне даешь упреки, что я тебе ничего не пишу. Милый Алик! вчера я получил открытку от Жени

Свердличенко. Он шлет тебе привет. Он думает, что ты еще со мной. Он заходил на нашу старую

квартиру, откуда мы с тобой улетели, и смутам все время говорили, что мы вернемся. Это так сказали

потому, что мы при своем отъезде, помнишь, говорили, что, вероятнее всего, что вернемся обратно.

Я Жене написал в ответ открытку; но твоего адреса не указал. Если хочешь, то я ему твой адрес

сообщу. Сообщить? Напиши.

Дорогой Алик! После твоих писем (а я их, вернее, выдержки из них, читаю окружающим) — все тебя

ждут к нам. И ты эту уверенность уже вселила в меня, что и я стал считать дни, когда примерно

можно будет тебе приехать ко мне. Я составил календарь и буду зачеркивать дни. Но [348] старый

уговор дороже денег. Если будет до 22 апреля, то смотри, будет тебе на орехи, а после 22 апреля

можешь несколько дней и набавить — это первое. Второе — если Аля, — то пусть будет похожа на

тебя, а если Андрюша, то примерь сначала очки. А вообще и так и так хорошо. Только я боюсь одного,

чтобы будущий не остался голодным совсем сразу же после появления в жизнь. Это учти. Я уже

назначил ориентировочно срок, когда можно будет Кузина выслать за тобой, но дело, конечно,

главное будет в тебе. Еще и еще раз я прошу тебя, моя любимая и дорогая Аличка, береги себя, крепко

береги себя как для себя, для будущего, так и для меня. Обо мне не беспокойся и не волнуйся. Тебе

прекрасно ясно и понятно, что у меня вся жизнь в вас — это все, что есть сейчас у меня.

Основываясь на этом, сейчас громим подлых фашистов за новую радостную, счастливую будущую

жизнь. Так обстоит дело.

Дорогой и милый Алик. Передаю искренний привет и наилучшие пожелания маме и папе (письмом)

и шаловливому — резвому Юрику. Очень я опечален. Что он болеет. Алик! Ты же ведь все же доктор,

так вылечи хоть пока что единственного своего сына. Поцелуй его за меня. А пушку все же, видимо,

придется у фашиста, хоть маленькую, отбить и прислать Юрику с Кузиным. Алик! Крепко обнимаю,