Николай Михайлович Пржевальский. Путешествие длиною в жизнь

«Скажу тебе, что летние занятия окончательно оторвали меня от рисования. При хождении два раза в день на учение трудно делать что-либо, но я креплюсь и терплю, мечтая, что, быть может, это уже последний год во всей моей службе. Почем знать, что может случиться в будущем. Прощай, жду от тебя письмо с известием о дне твоего приезда. Остаюсь твой навсегда Н. Ягунов» (письмо от 7 апреля 1875 г.).

Детство и юность Ягунова и Пржевальского были во многом сходны. Оба выросли без отца, оба много времени проводили на природе, оба страстно любили путешествовать. «Но поймете же ли Вы, – писал Ягунов Пыльцову, – мое влечение, мою страсть к путешествиям, когда я привык к ним с самого детства. Еще, будучи маленьким, мои родные поехали в Сибирь, и хотя я тогда был мал, но все-таки очень хорошо понимал все. Когда я, таскаясь по лесам Сибири, живя в глуши в деревне и целые дни и ночи провожая под открытым небом, и наконец совершил трехлетнее [Уссурийское] путешествие, и до страсти втянувшись в эту жизнь, каково было мне остаться на три года здесь, в Варшаве, где даже нет и тени той обстановки, в которой я провел почти всю свою юность».

Очень эмоционально Николай Ягунов рассказывал о своем варшавском периоде – в то время как Пржевальский с Пыльцовым были в Монгольском путешествии. Теперь Николай волновался, возьмет ли его Пржевальский во второе Центрально-Азиатское (Лобнорское) путешествие. Он писал М. А. Пыльцову:

«Если бы Вы только могли понять, что все это мне стоило, сколько перемучился я за это время и сколько прошло бессонных ночей в мечтах о Вашем путешествии. Я, как ребенок, иногда сердился, был не в духе, все ломал, рвал и никак не мог уяснить себе. Я чувствовал, что мне чего-то недостает, чего-то нет.

Я брался читать книги, ничего не шло в голову, брал карандаш, ничего не рисовал, ходил гулять, и ничего не помогало. Я, наконец, бросался на кровать и, как человек в полном отчаянии, просил судьбу, чтобы скорее летело это время.

Три года текли, и я был как-то спокоен, но когда теперь настают те месяцы, в которые должна решиться моя судьба, когда это невыразимое блаженство приближается ко мне, я начинаю пугаться и не верить, чтобы это действительно исполнилось.

В настоящую минуту я как человек перед прекрасным миражом – он видит зыблющие волны воды и мысленно упивается их влагой, он устремляется к ним, не зная, это видение, вода ли это, или мираж, и когда он после действительно найдет воду, то все еще будет опасаться, чтобы та вода не была миражом.

Вообще трудно и очень трудно передать все чувства, которые теперь наполняют мою душу. Приезжайте скорее, и Вы тогда увидите сами, что это не сказки, а сущая правда. Все остальное я передам, когда увидимся»[203].

По словам Фатеева, «медаль, данная Пыльцову, сильно Ягунова подзадоривает. И ему во что бы то ни стало полезностью своих трудов в экспедиции хочется его превзойти. Сегодня он даже порывался срисовать с натуры нанятого им мальчика-итальянца, но в конце, кажется, приходит к заключению, что надо еще научиться» (24 ноября 1874 г.)[204].

Хочется процитировать строки из письма Ягунова Пржевальскому: